– Да. Мне очень понравилось стихотворение «Соседка» – настолько, что я сходу запомнил первое четверостишие…
Не дождаться мне, видно, свободы,
А тюремные дни будто годы,
И окно высоко́ над землёй,
И у двери стоит часовой!
– Похоже, оно обещает стать гимном среди заключенных, – добавил Столыпин.
Как показало время, Монго не соврал: суд действительно состоялся через неделю, двадцатого апреля. Помимо сокрытия дуэли, граф Бенкендорф обвинил Лермонтова в даче ложных показаний; разумеется, не остались без внимания и угрозы в адрес де Баранта – иронично, но никого из участников сего действа, практически театрального, не волновало, каким образом француз вообще попал к Лермонтову в тюремный корпус в Ордонансгаузе, куда посторонние не допускались. Не ошибся Монго и с приговором: им стала новая бессрочная ссылка на Кавказ. А вот надежды Мишеля на то, что ему позволят задержаться в городе, покуда бабушка не пойдет на поправку, не оправдались – суд обязал доставить поручика Лермонтова на Кавказ не позже конца апреля.
– Не представляю, что будет с Елизаветой Алексеевной, – со вздохом сказал Монго, когда на следующий день после суда заехал навестить Уварова. – Она и так плоха, а тут – подобные вести… Видел бы ты ее лицо, когда я приехал к ней вчера. Боюсь за нее.
– Вести и вправду ужасные, – признал Уваров. – Скажи, Монго, будет ли у нас возможность встретиться с Мишелем перед отъездом?
– Насколько мне известно, по дороге на Кавказ ему позволят на несколько дней задержаться в Москве – столько потребуется, чтобы оформить все необходимые бумаги. Думаю, это лучшая возможность, чтобы проститься с ним перед его отъездом в Грозный.
Уваров признал, что это действительно так, и они с Монго условились также отправиться в столицу вслед за Мишелем. К счастью, на сей раз обошлось без неприятных сюрпризов, и потому девятого мая состоялась долгожданная встреча в Москве, на именинах у Гоголя.
Первая мысль, которая мелькнула в голове Петра Алексеевича, когда он увидел Лермонтова после долгой разлуки:
«Что же с ним сделали?»
Метаморфоза, произошедшая с Мишелем, поразила Уварова: вместо жизнерадостного, неунывающего балагура перед ним стоял человек, как будто уставший от самого своего существования, напрочь лишенный огня в глазах. Лермонтов пытался шутить, периодически улыбался, но выходило все это у него на удивление неестественно, словно он не был здесь, а всего лишь отбывал роль – этакий пожилой артист театра, который уже не получает удовольствия от сценической игры и с нетерпением ждет завершения своего прощального спектакля.
Улучив момент, когда Мишель остался один, Уваров подступил к нему вплотную и спросил:
– Как ты, милый друг?
– Наслаждаюсь хорошей компанией, пока есть такая возможность… Как тебе, кстати, Хомяков? По мне, так славный малый, хоть и славянофил… Надеюсь, я не обидел его своей риторикой?
Под хмурым взглядом Уварова он смолк, а потом сказал:
– Ну какого ответа ты от меня ждешь, Петр?
– Хочу узнать, что у тебя на душе.
– А ничего, – подумав недолго, пожал плечами Лермонтов. – Просто я, кажется, наконец все понял, и оттого мне сделалось совершенно грустно.
– Ты про царя?
– В том числе. Видишь же, как все получается: людям, кажется, наконец-то нравятся мои стихи и проза, но все их мнения, даже сложенные воедино – ничто, прах и пыль, в сравнении с мнением царя. Он решил сжить меня со свету, и никто, увы и ах, не пытается ему в этом помешать. Более того – никто даже не допускает мысли, что можно противиться мнению престолодержца… Так что вера царя в то, что есть два мнения – его и неверное – возникла не на пустом месте, да-с…
Лермонтов смолк ненадолго, после чего добавил тихо:
– А самое страшное, Петр, что не вижу я у такой России будущего. Только мрак и смерть, медленную, мучительную. Одного поэта уже французиком угробили, теперь второго черед…
– Но ты же живой, – пробормотал Уваров.
– Надолго ли? – горько усмехнулся Мишель. – Де Барант оказался неумехой, но где гарантия, что в следующий раз мне повезет так же? Нет, здесь мне покоя не будет…
– Но где-то ведь он есть?
– Где-то… – эхом повторил поэт. – Ты знаешь, когда я только-только узнал о своих шотландских корнях, я мечтал когда-нибудь отправиться туда, в те края, чтобы посмотреть, откуда родом мои предки. Теперь же я всерьез думаю, что, возможно, мне следовало бы уехать туда и попробовать, что называется, начать жизнь с чистого листа?..
– Возможно, эта идея действительно неплоха? – осторожно заметил Уваров.