Такова судьба настоящего творца: продолжать творить, несмотря ни на что.
Тому, кто позволил обстоятельствам себя остановить, никогда не стать пророком.
* * *
1842
Дверь трактира отворилась, вошел незнакомец. Хозяин на время отложил в сторону тряпку, которой вытирал стойку, и хмуро уставился на гостя. Ему было на вид лет двадцать пять, может, чуть меньше – густая русая борода, морщина, пересекающая лоб, и хмурый взгляд из-под насупленных бровей немного сбивали с толку.
Прихрамывая, незнакомец подошел к стойке и хрипло сказал:
– Я ищу Башню Томаса.
– На кой черт вам эта груда развалин, сэр? – хмыкнул хозяин.
Не говоря более ни слова, незнакомец со всего размаху грохнул ладонью об поверхность – так, что даже стаканы подпрыгнули.
Мгновение спустя рука соскользнула вниз, и хозяин с замиранием сердца уставился на кольцо, которое осталось лежать на стойке.
Надпись на нем гласила «Anima mea, memor fui…» («Моя душа, я помню…», лат.).
P.S.
1831-го ИЮНЯ 11 ДНЯ
Моя душа, я помню, с детских лет
Чудесного искала. Я любил
Все обольщенья света, но не свет,
В котором я минутами лишь жил;
И те мгновенья были мук полны,
И населял таинственные сны
Я этими мгновеньями. Но сон,
Как мир, не мог быть ими омрачён.
Как часто силой мысли в краткий час
Я жил века и жизнию иной,
И о земле позабывал. Не раз,
Встревоженный печальною мечтой,
Я плакал; но все образы мои,
Предметы мнимой злобы иль любви,
Не походили на существ земных.
О нет! Всё было ад иль небо в них.
Холодной буквой трудно объяснить
Боренье дум. Нет звуков у людей
Довольно сильных, чтоб изобразить
Желание блаженства. Пыл страстей
Возвышенных я чувствую, но слов
Не нахожу и в этот миг готов
Пожертвовать собой, чтоб как-нибудь
Хоть тень их перелить в другую грудь.
Известность, слава, что они? – а есть
У них над мною власть; и мне они
Велят себе на жертву всё принесть,
И я влачу мучительные дни
Без цели, оклеветан, одинок;
Но верю им! – неведомый пророк
Мне обещал бессмертье, и живой
Я смерти отдал всё, что дар земной.
Но для небесного могилы нет.
Когда я буду прах, мои мечты,
Хоть не поймёт их, удивленный свет
Благословит; и ты, мой ангел, ты
Со мною не умрёшь: моя любовь
Тебя отдаст бессмертной жизни вновь;
С моим названьем станут повторять
Твое: на что им мертвых разлучать?
К погибшим люди справедливы; сын
Боготворит, что проклинал отец.
Чтоб в этом убедиться, до седин
Дожить не нужно. Есть всему конец;
Не много долголетней человек
Цветка; в сравненьи с вечностью их век
Равно ничтожен. Пережить одна
Душа лишь колыбель свою должна.
Так и её созданья. Иногда,
На берегу реки, один, забыт,
Я наблюдал, как быстрая вода
Синея гнётся в волны, как шипит
Над ними пена белой полосой;
И я глядел, и мыслию иной
Я не был занят, и пустынный шум
Рассеивал толпу глубоких дум.
Тут был я счастлив… О, когда б я мог
Забыть что незабвенно! Женский взор!
Причину стольких слез, безумств, тревог!
Другой владеет ею с давных пор,
И я другую с нежностью люблю,
Хочу любить, – и небеса молю
О новых муках: но в груди моей
Всё жив печальный призрак прежних дней.
Никто не дорожит мной на земле,
И сам себе я в тягость, как другим;
Тоска блуждает на моём челе,
Я холоден и горд; и даже злым
Толпе кажуся; но ужель она
Проникнуть дерзко в сердце мне должна?
Зачем ей знать, что в нём заключено?
Огонь иль сумрак там – ей всё равно.
Темна проходит туча в небесах,
И в ней таится пламень роковой;
Он вырываясь обращает в прах
Всё, что ни встретит. С дивной быстротой
Блеснёт и снова в облаке укрыт;
И кто его источник объяснит,
И кто заглянет в недра облаков?
Зачем? Они исчезнут без следов.
Грядущее тревожит грудь мою.
Как жизнь я кончу, где душа моя
Блуждать осуждена, в каком краю
Любезные предметы встречу я?