У меня больше нет друзей, во всяком случае, с тех пор, как были усилены меры безопасности. Я имею в виду, в школе ко мне все еще хорошо относятся, меня не дразнят и не обижают, просто все перестало быть так, как было раньше. Я перестал получать приглашения на вечеринки, но разве стоит этому удивляться, когда приходилось постоянно вежливо отказываться от них. И футбольной команде игрок, которому запрещено участвовать в выездных матчах, очень быстро перестает быть нужен.
Отец всегда сторонился нас. Он присутствовал в нашей жизни, но в то же время его как бы не было рядом с нами. Он тихо любил нас на расстоянии. Но с матерью так было не всегда. Когда я был маленьким, она постоянно занималась с нами, как и любая другая нормальная мать. Она посещала каждое школьное собрание, каждый день спортивных состязаний в школе, каждый футбольный матч, и я видел, как она наблюдает за нами, как приветственно машет рукой. Каждый день она провожала нас в школу и забирала домой, обедала с нами. Наверное, я принимал это как должное. Мне казалось, что так будет всегда.
Теперь все по-другому. Я не помню, когда она в последний раз проявляла интерес к Фрэнсису или ко мне. Она все время работает, и даже когда находится дома, по ее глазам всегда видно, что мысленно она где-то в другом месте. Ее так раздражают наши «примитивные вопросы», что я перестал спрашивать ее о чем-либо.
На самом деле меня это не беспокоит. Я уже не ребенок, теперь мать мне больше не нужна так, как раньше. И вообще, с тех пор, как она взяла в дом Прию, все стало намного проще.
На самом деле это безумие, что служанка — Отброс, последний человек, которому может быть интересна моя жизнь, относится ко мне с большей теплотой, чем моя собственная мать. Каждый раз, когда я тайком пробираюсь вниз и разговариваю с Прией, мне становится легче, и пустота внутри меня как будто уменьшается.
Иногда мне интересно, все ли испытывают такое чувство, но об этом просто никто не говорит.
Однажды я спросил Прию, было ли ей когда-нибудь настолько грустно, словно печаль засела глубоко внутри. Она рассмеялась и сказала, что чувствует постоянную грусть каждый день, каждую секунду.
— Покажите мне такого Отброса, который этого не чувствует, — ответила она. — Знаете, как часто я вижу свою семью? Раз в месяц. Знаете, что мы делаем, оказавшись вместе? Обнимаемся, чтобы согреться, и пытаемся не слишком много думать о еде.
Ей не положено делиться такими вещами со мной, но я ничего об этом никому не сказал. На самом деле, это не ее вина. Отбросы часто свирепы и непредсказуемы; это часть их природы. Они живут на задворках общества, потому что не способны стать цивилизованными, добрыми, культурными. Во всяком случае, так говорит мать.
Вместо того, чтобы ощущать пустоту, которую, как я полагаю, мама чувствует все время, я испытываю тревожное посасывание в животе — особенно когда думаю о той девушке-канатоходке. Это должно быть радостное возбуждение, потому что моему скучному существованию придет конец. Я, наконец, куда-то выйду и чем-то займу себя. Я очень давно не испытывал такого восторженного предвкушения.
Хошико
Как только Сильвио ушел, Грета присела рядом со мной на пол и мы крепко обняли друг друга. Мы ничего не говорим, — что тут скажешь? — просто бесконечно долго сидим вот так, обнявшись, прежде чем, в конце концов, я медленно заставляю себя подняться и отправиться в лазарет. Я чувствую напряжение в каждой мышце, отчего мне трудно идти, и я, сгорбившись от боли, медленно передвигаю ноги. К счастью, ребра, видимо, целы.
Амина бросила на меня оценивающий взгляд. На моем теле расцвели синяки, вся моя талия — сплошной воспаленный фиолетовый цвет.
— Он повел себя очень умно — бил туда, где синяки не будут видны, где они будут скрыты под костюмом, — с горькой усмешкой замечает она. — И он ударил тебя достаточно сильно, но избежал внутренних повреждений или переломов. — Амина внимательно смотрит на меня. — Сильвио бережно относится к своему имуществу, и это хорошо. Как только ты теряешь свою ценность в его глазах, вот тогда начинаются настоящие проблемы.
Я смотрю на Грету. Под огромными синими глазами залегли черные тени. Тревожный взгляд делает малышку очень взрослой. И не скажешь, что ей всего шесть лет.
— Скорее поправляйся! — умоляет она. — Если он хочет заставить меня выйти на арену, я не смогу сделать этого без тебя.
— Я буду в порядке к началу выступления, Грета, обещаю тебе. Правда, Амина? — пытаюсь я успокоить ее.
— Ты будешь здорова как лошадь, — соглашается Амина, но тут же мягко добавляет: — Ты же понимаешь, что в какой-то момент тебе все же придется выйти на канат самостоятельно, Грета? — говорит она и вздыхает. — И Хоши не всегда будет рядом.