И уходила мыть посуду.
Но сегодня Альберт пил водку молча и не хвастался. Мало того, что, соблазнившись гонораром, он взялся за дело, переговорив с клиентом всего лишь по телефону.
Но к тому же…
Он… Он! На которого работали (в свое время) лучшие специалисты Москвы, вынужден был вести дела с каким-то идиотом…
Хорошо еще, Коган приуменьшил сумму, которую таинственный заказчик предназначал сыщику.
— Сэкономил — все равно, что заработал, — похвалил себя Альберт, но от этого не полегчало.
АРАБЕСКИ
Пить воду имеет смысл только после того, как солнце зависнет над линией горизонта. Через полчаса жара спадет, и тогда каждый глоток уже не просочится сквозь поры и не выступит на одежде темным жирным пятном.
Двое мужчин под палящим зноем не соблюдали это правило. Темной жидкости в бутылке оставалось совсем на донышке, и им приходилось до такой степени разбавлять бурбон водой в своих стаканах, что напиток становился почти прозрачным, серого цвета, как глаза одного из собеседников.
От солнца темнеет кожа, зато волосы обесцвечиваются. Поэтому оба европейца выглядели как родные братья — загорелые, русоволосые, в комбинезонах неопределенного цвета, которые, казалось, вобрали в себя экваториальный пот.
Один потянулся к прямоугольной бутылке, но только дотронулся до нее кончиками пальцев, как будто ласкал женское тело. Другой закурил сигару, предварительно откусив кончик белыми, крепкими, как у хищника, зубами. Сизый росчерк дыма неподвижно повис в густом воздухе.
Сигары здесь не стоили ничего.
— Через полгода мы сможем убраться отсюда с полными карманами баксов, — заметил первый.
— Если останемся живы, — уточнил собеседник.
Разговаривали они на русском языке, «акая» и проглатывая концы слов, как это делают москвичи.
— Мы с тобой три года вот так, — первый сцепил указательные пальцы обеих рук. — Мы чудом не подорвались на противопехотной мине, нас могли продырявить из всех видов стрелкового оружия, а то и просто всадить копье, сделанное из старой автомобильной рессоры. Но если мы до сих пор живы, это что-нибудь да значит? — и он суеверно поплевал через плечо.
Где-то издалека слышался назойливый звук, как жужжание пчелы над фруктами в полдень.
— Кажется, летит? — прислушиваясь, сказал второй.
— Верно. Пора. — Ты никогда не задумывался, чем нам приходится заниматься? — спросил вдруг второй.
— Мы сопровождаем груз. Занятие легкое, но опасное.
— Иными словами, помогаем другим набивать карманы?
— Какая разница? Хотя я был бы непрочь перевозить мешки с гуманитарным рисом вместо того, чтобы…
— Разница?! Рисковать, чтобы какие-нибудь чернозадые бездельники жрали халявный рис с маслом?
— Ага, сидит перед телевизором благополучный работяга и думает — какого хрена мы всем помогаем, да чтоб они передохли, чище станет. А сидит хозяин фабрики, на которой работает этот благополучный, и думает — надо бы уволить часть работников, только хлеб зря едят, а на сэкономленные деньги построю-ка новый бассейн. И вот, идет он купаться в новый бассеин, а там уже плавает микроб. И думает микроб — на хрена мне эта толстая тварь в бассейне? Только место занимает. А в этот момент, находясь неподалеку, молекула хлора вообще ничего не думает, ей, молекуле, просто не нравятся микробы. Ну, не нравятся, и все тут, что поделаешь, — он развел руками.
— Все, теперь уже точно пора, — перебил его собеседник, глядя на зависший в метре от земли вертолет. — А ты подумай на досуге, сколько стоит мешок риса, а сколько, — он поднял с земли увесистый тюк и взвалил на плечо, — сколько заработает Полковник вот на этой посылочке, когда она прибудет в конечный пункт…
Лопасти гнали пыль, и от пыли першило в горле.
— Сразу перехожу к конечному пункту, — заторопился другой.
— Желания всех исполнились. Чернозадые бездельники умерли с голода. И старики, и взрослые, и даже дети, которые еще не знали, что они бездельники. А уж какого цвета у них зад — тем более. Благополучного человека уволили с работы, он запил и скончался, замерзнув на улице, на том самом месте, где просил милостыню.
Хозяин фабрики долго мучился, прежде чем откинул копыта от случайно подцепленной в бассейне инфекции. Счастливая концовка, все умерли, и микроб тоже сдох, нанюхавшись хлора. И только молекула хлора осталась целой и невредимой… А вот мне не хочется быть молекулой, хотя ничего не имею против дезинфицирующего средства.
— SAVOIR VIVRE.