Придя в себя, старшая смотрительница Лужецкая побежала жаловаться на самоуправство режиссера в массовый отдел. Туда было ближе всего — рядом с античным двориком, справа от лестницы. Задыхаясь от быстрого спуска на бельэтаж, она распахнула дверь экскурсионного отдела и проплакала:
— Олесенька Семеновна! Там такое творится! Мародерство! Музей гибнет!
— Что такое, Оксана Лаврентьевна?! Присядьте, пожалуйста. Что с вами?
— Пойдемте скорей! Сами увидите! Я не могу… — промокала слезы смотрительница.
Олеся быстро поднялась на второй этаж, и ее взгляду сразу открылась кощунственная перестановка. Она не мешкая вошла в ослепительно освещенный зал.
— Вы… Кто вам позволил заниматься самоуправством?! — возмущенно обратилась девушка к человеку в кресле с надписью «Режиссер».
Съемочная группа застыла. Запорожцев, не поднимаясь, окинул взглядом скромное бедное платьице Суздальской, высокую нескладную фигурку, бледное личико. Он был тертый калач и сразу понял самое главное: она ничего не решает. Опасаться следовало лишь начальства, но не в данном случае, когда за все уплачено. Поэтому он повел себя, как поступал чаще всего, — с обезоруживающей наглостью.
— Как вас зовут, Золушка? Вот так ворваться на чужой бал и даже не представиться… — сложил руки на груди клипмейкер.
— Суздальская Олеся… Семеновна.
Запорожцев посмотрел на музейщицу, как на вылезшую из плинтуса мышь, которая пытается помешать съемкам его клипа.
— Очень, очень НЕприятно! Запорожцев Артур. Так кто вы такая, чтобы я перед вами отчитывался? Директор? Министр? Президент?
В группе захихикали, подыгрывая режиссеру.
— Я младший научный сотрудник экскурсионно-массового отдела, и я имею право спросить…
— Ничего подобного! Никаких прав ты не имеешь, младшая, — цинично перейдя на «ты», залепил ей рот клипмейкер. — Вот что я тебе скажу! Ты получаешь зарплату, потому что я снимаю в этой богадельне клип. И такие, как я. Иначе сидела бы без зарплаты. Как шахтер в шахте. Твое начальство в курсе всего, что здесь происходит. Если есть сомнения — вот телефон, звони своему директору! — Он протянул ей мобильный.
Олеся представила, как она посреди ночи будит звонком директора Никиту Самсоныча и как он устраивает ей разнос. Девушка вышла из зала, закусив губу. В ее воображении возникла картина: «Запорожцев снимает клип олигарху-братану», как в знаменитой картине Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». В репинской картине звучал смех. Этот смех, веселый и озорной, ходил по кругу, как танцующий казак. В экспозиции вокруг Запорожцева тоже звучал смех, но смеялись над ней! Вся съемочная группа радовалась очередной маленькой победе удачливого шоумена над музейщицей-неудачницей. На картинке в Олесиной голове композиция застыла. Возле головы режиссера надулся пузырь, как в комиксе, и в нем появились матерные слова. Группа подобострастно ржала. Полуголая певица выпрыгивала из декольте. По кругу картины Запорожцева ходил не смех, а цинизм…
Олеся промокнула слезы и пошла к Аросевой, поплакаться в ее надежную «пуленепробиваемую» жилетку.
Тем временем со съемкой клипа «Алмазные слезы» были свои сложности. Артур уже в шестой раз командовал: «Разгон! Камера! Мотор!», звучала фонограмма, красивая Франческа с обнаженными плечами и грудью стояла у царского ложа, две камеристки расшнуровывали ее корсет, а она открывала рот, обернувшись к камере. Но артикуляция ее нежных блестящих губ не совпадала с фонограммой: «О том, что спас подвески, пришли мне эсэмэску, пришли мне эсэмэску, д’Артаньян!» Слезы же вообще не получались, хоть ей и лук ассистенты подсовывали, и глицерин на щеки капали. Все было не то.
— Франя, твою мать! Соберись! — закипал Запорожцев. Он не мог при всех орать на нее так же, как на своих помощников, все-таки клип снимался на деньги ее любовника, и это сильно его раздражало. — Где слезы? Где тоска по любимому? Ты выглядишь так, словно у тебя стащили жвачку! У тебя должно быть другое состояние, принципиально другое! Ты не ноготь сломала! Франя! Ты навек расстаешься с любимым!!!