— Забрали? Куда забрали?
Она испуганно смотрит на нас. Ее улыбки как не бывало, лицо стало бледным и несчастным.
— В цирк.
Мы с Гретой одновременно вскрикиваем.
— Мне очень жаль это слышать, — участливо говорит Джек.
Рози поворачивается ко мне.
— Это то, о чем я хотела вас спросить, если вы не возражаете. Каково там? — Ее глаза наполнены страхом.
— Если честно, я не знаю, как там теперь. Новый цирк совсем другой по сравнению с тем цирком, из которого мы убежали — может, даже намного лучше. Говорят, там теперь даже есть аттракционы. Звучит не так уж плохо.
— Взрывом убило инспектора манежа Сильвио Сабатини, — добавляет Джек. — Того, что раньше заправлял всем цирком. Жестокие порядки и царивший там дух насилия, все это установил он.
Сильвио Сабатини. Как же я ненавижу его имя даже после того, что сделала с ним. Я смотрю на Грету. Та, кусая губы, уставилась в пол.
— Когда забрали вашего сына? — мягко спрашивает Джек.
— Сразу после объявления о строительстве нового цирка. Должно быть, им понадобились новые артисты. Они приехали на огромных грузовиках и забрали десятки детей. Схватили не только моего ребенка, многих постигла та же участь. — Голос Рози дрожит, и она на миг умолкает. Затем смотрит прямо мне в глаза. — Как думаешь, мы его когда-нибудь увидим? Как, по-твоему, он еще жив?
Что я должна ответить?
— По идее, да, — уверенно отвечает ей Джек. — Их сейчас наверняка обучают различным трюкам. Пока их жизням ничего не угрожает, во всяком случае, до открытия цирка.
Даже если он сказал это, чтобы успокоить Рози, нужного эффекта слова не произвели. Скорее, наоборот.
— А что будет, когда он откроется? — Ее голос наполнен страхом. — Что тогда?
— Простите нас, — отвечаю я. — К сожалению, мы не знаем, что там происходит сейчас. Все будет зависеть от того, в каком номере он будет участвовать. Поэтому ничего определенного сказать нельзя.
Мои слова — чистая правда. Я не знаю, что происходит в новом цирке. В последний раз я видела его почти год назад. Тогда это был огромный огненный шар, освещавший ночное небо.
Конечно, мы пытались выяснить, что с ним было потом. Всякий раз, разговаривая с кем-нибудь из движения Сопротивления, мы спрашивали о цирке, но никто не мог сказать ничего определенного. И каждый раз, когда в руки нам попадала газета или планшет, мы с Гретой отчаянно искали сведения о цирке, но так ничего толком и не узнали.
Судя по всему, журналистам запретили говорить о цирке. Мы улизнули прямо из-под носа полиции, и власти были в бешенстве. Они надеялись поймать нас, но не желали, чтобы кто-то вспоминал о хаосе, который мы оставили после себя.
В течение нескольких месяцев было тихо, будто цирк вообще никогда не существовал. И вдруг грандиозное объявление: он возрождается и теперь будет больше и лучше, чем прежде.
Не знаю, будут ли в нем выступать прежние артисты. Живы ли они?
Больше всего меня беспокоит судьба Иезекиля. Это его я постоянно вижу во сне. Я знала его всего несколько дней, но уже успела привязаться к мальчику. Он был совсем маленьким, я же просто бросила его там и с тех пор больше не видела. Эммануил, Иезекиль… я бросила их всех. Моих друзей. Моих цирковых товарищей. Бросила в пламени пожара или, того хуже, обрекла на дальнейшие мучения в этом адском цирке, обрекла на новые страдания.
— Там и в самом деле было так плохо, как говорят? — спрашивает Рози. — Но как такое возможно? Слухи ведь наверняка преувеличены?
Воспоминания медленно выползают из бездонной ямы моего живота, тянутся к поверхности, цепляются за мои кишки, скручиваются и извиваются в моих внутренностях, бьются о ребра.
Я не могу рассказать ей правду. Знаю, Рози хочет услышать ее, но я не могу говорить об этом жутком месте, во всяком случае, не ей, женщине, у которой забрали сына.
Жаль, что рядом со мной нет Бена.
Я встаю и с грохотом отодвигаю ящик в сторону.
— Извините.
Распахиваю дверь, выглядываю наружу и жадно хватаю воздух ртом.
— Хоши! Живо вернись внутрь! Тебя могут заметить! — сердито шипит на меня Джек.
— Простите. Мне нужно было глотнуть воздуха.
Я чувствую на моей талии бережную руку.
— Тебе не нужно извиняться, — скорбно звучит голос Рози. — Я проявила бестактность, больше не буду ни о чем спрашивать. Мне следовало догадаться. Пожалуйста, прости меня. Трудно думать о чем-то другом, когда твой ребенок находится в опасности или, возможно, уже мертв.
Бедняжка ужасно страдает. Я знаю, каково ей сейчас. Знаю, потому что моего Бена тоже нет рядом, мне неизвестно, где он. И это моя вина. Я бросила его одного. Сама убежала, а его бросила там с пистолетом у виска. Он очередной человек, которого я оставила сражаться с хаосом, который сама сотворила.
Я поворачиваюсь к Рози. Ее щеки горят от стыда, голова понуро покоится на груди.
— Не извиняйтесь, все в порядке, — говорю я. — Честное слово. Мне тоже знакомо это чувство, когда тот, кого вы любите, страдает, а вы не можете ему помочь.
Бог свидетель, кому это знать, как не мне.
Довольно. Хватит. Пора прекращать. Я делаю еще один глубокий вдох.
— Как сказал Джек, за его жизнь можно не беспокоиться, пока цирк закрыт.
Лицо Рози становится бледнее, из горла вырывается сдавленное рыдание. Она поднимает голову и смотрит на меня полными страха глазами.
— Разве вы не видели рекламные плакаты?
Теперь рядом со мной Грета, она дергает Рози за рукав.
— А что они говорят, эти плакаты?
На миг воцаряется тишина.
— Они говорят, что это будет незабываемое зрелище, — наконец выдает Рози. — Что это будет страшно. И смертельно опасно.
— Когда? — спрашиваю я, чувствуя, как все внутри холодеет от ужаса. — Когда он откроется?
— На этой неделе. — Голос Рози дрожит. — В субботу вечером, через два дня.
Бен
Я смотрю на него разинув рот, зачарованный этим видением, говорящим голосом Сильвио Сабатини.
Наконец, я поворачиваюсь к матери. Та самодовольно улыбается.
— Не ожидал?
— Я ничего не понимаю.
Призрак наверху заливается ликующим, каркающим смехом.
— Я выгляжу так же, как и ты, Бенедикт, не так ли? Я больше не похож на Отброса. Меня не отличить от Чистого. Теперь я чист, правда? Ты не станешь этого отрицать. — В его голосе слышится легкая мольба, как будто он отчаянно жаждет моего согласия.
— Замолчи! — сердито рявкает на него моя мать. — Замолчи, безмозглый идиот! Скажи спасибо, что я не посадила тебя в тюрьму за измену! Каким бы ни было твое лицо, тебе никогда не вытравить Отброса, что сидит глубоко внутри тебя, тщеславный глупец. — Ее голос полон отвращения. Она смотрит на Сильвио с тем же презрением, что и всегда. — Грязный, мерзкий Отброс всегда будет внутри тебя, потому что в нем твоя суть!
Улыбка Сабатини на миг стала кривым оскалом. Пару секунд он борется с собой, пытаясь сохранить самообладание, а затем говорит снова:
— Как бы там ни было, Бенедикт, твоя мать предупредила тебя о нашей маленькой договоренности?
Мать усмехается:
— Я думала, что предоставлю это удовольствие тебе, инспектор манежа. Не говори, что я никогда не помогаю тем, кто менее удачлив, чем я.
Он хлопнул в ладоши, и его трость со стуком упала на деревянные мостки.
— Вы приняли весьма мудрое решение, мадам. Как только он проведет у нас денек-другой, когда увидит, что такое жизнь в реальном мире, он будет умолять вас вернуть его домой!
— Что ты хочешь этим сказать? Что происходит? Что ты задумал?