Я поворачиваюсь к Сабатини.
— Она знает, — заявляю я. — Она прекрасно знает, что деление на Чистых и Отбросов — это бред. Бред и большая ложь. Иначе бы она прошла тест.
Вид у Сильвио сконфуженный. Да что там! Совершенно больной. Я даже не предполагал, что его лицо может стать еще бледнее, но, клянусь, теперь оно кажется почти ультрафиолетовым.
— Но я теперь Чистый. Вернее, был им всегда. Эта твоя Хошико, Грета, другие Отбросы в моем цирке, они не Чистые. Они не такие, как я. Не такие, как ты, Бенедикт. Мы выше их. Выше и чище.
Он цепляется за мою руку. Его пальцы дрожат. Ему отчаянно хочется в это верить.
Я с насмешкой смотрю ему в лицо:
— Боюсь, что ты заблуждаешься.
Сабатини встает и принимает властный вид.
— Я устал от тебя, Бейнс! — Он поднимает руку и говорит в свои наручные часы. — Охрана!
В считаные секунды прибегают охранники. Рослые, неулыбчивые, вооруженные.
— Уведите Бейнса! — шипит Сильвио. — Покажите ему его спальню. Уверен, ему будет там очень уютно.
Хошико
Как только толпа наконец рассеялась, Кадир натягивает на голову капюшон.
— Мне нужно отойти, — говорит он нам. — Свен покажет вам ваш новый дом.
Он спрыгивает с платформы и растворяется в темноте.
Свен с фонариком в руке делает шаг вперед — кстати, это первый фонарик, который я увидела в трущобах, — и мы следуем за ним по извилистым переулкам.
На этот раз мы не прячем лиц, отчего всякий раз, когда кто-то смотрит на нас, я вздрагиваю, чувствуя себя более уязвимой.
Рози ждет нас: она по-матерински обнимает меня, и мы шагаем вместе.
— Все будет хорошо! — улыбается она. — Кадир хозяин своего слова.
— Расскажи мне о нем, — прошу я. — Откуда у него такая власть?
Она чуть отстает и переходит на шепот:
— До Кадира здесь не было порядка. Банды, наркотики, оружие. Уличные беспорядки. Не в городе, а здесь, в трущобах. Если честно, Кадир появился из ниоткуда. Сначала это был просто еще один уличный мальчишка. Но вдруг беспорядки прекратились. Внезапно все старые главари банд были найдены мертвыми, и он стал главным.
— Но если он был бандитом — значит он тоже участвовал во всех этих разборках. И не просто вежливо попросил в один прекрасный день других бандитов сложить свои полномочия. Наверняка он тоже убивал. Как еще можно прибрать к рукам власть в таком месте? Он наверняка даже хуже остальных!
— Тсс! — шепчет она, тревожно озираясь. — Нельзя так говорить! Поверь мне, с Кадиром это место преобразилось. — Она дрожит и обнимает себя. — Здесь гораздо лучше, чем раньше.
— Но ведь это не имеет смысла. Как он удерживает власть? Что бывает, если кто-то отказывается подчиняться ему?
Рози хмурится.
— Никто так не делает. Причем уже давно. Те, кто постарше, слишком хорошо помнят темные времена. Это было ужасное время беззакония. Вокруг было столько насилия, что лучше не вспоминать. Все молодые люди дрались друг с другом как бешеные псы, что ни день, то поножовщина или убийства, что ни день, то преступление. Одно страшнее другого. Главным образом против женщин. — Рози перевела взгляд на Грету. — Против маленьких девочек. Кадир сделал все, чтобы восстановить порядок. Да, ходят разные истории о его поступках, но с тех пор все спокойно. Да и откуда такому здесь взяться? Кадир железной рукой навел порядок и зорко следит за тем, чтобы так было и дальше.
Мне не нравится, с каким благоговением она говорит о нем. Если в его руках сосредоточена такая власть, то чем это отличается от власти Чистых над Отбросами? Это опасно. Наверняка обитатели трущоб хотели бы разрушить иерархию, а не строить новую внутри другой?
Знаю, это неблагодарно с моей стороны. Кадир дает нам пристанище, обещает защиту. Но мне не нравится чувствовать себя кому-то обязанной, совсем не нравится. Он единственный, кто не дает другим донести на нас, но что будет, если он передумает?
Грета ускоряет шаг и семенит рядом.
— И что теперь? — спрашивает она.
— В городе вас в два счета поймают — значит вам ничего другого не остается, как затаиться в трущобах, — отвечает ей Рози. — Если нагрянет полиция, мы вас спрячем. Мы будем всячески оберегать вас, мы все.
— У нас нет возможности содержать себя, — говорю я. — Мы не можем пойти и искать работу.
— Кадир обеспечит вас.
Она славная, эта Рози, даже очень. Она милая и добрая, и она взяла нас под свое крыло. Правда, у меня в голове не укладывается, что она так сильно доверяет Кадиру и уважает его, хотя его власть явно зиждется на насилии. Но это ее выбор. Не мой. Лично я не хочу подходить к нему ближе, чем нужно.
— Но почему? — спрашиваю я. — Зачем ему это делать?
— Потому что он хороший человек. Я ведь уже сказала тебе, — просто говорит она.
Я закатываю глаза. Я не верю ей. Кадир так или иначе потребует вернуть долг. Он уже ясно дал понять, что мы ему обязаны. Какая польза от пары беглых цирковых акробаток и бывшего Чистого для такого типа, как он? Лично я никакой не вижу. Надеюсь, он не предаст нас, пока мы не узнаем, что случилось с Беном. Может, через какое-то время он благополучно забудет о нас, а мы тихо улизнем у него из-под носа. Нам нужна лишь крыша над головой.
Мы останавливаемся рядом с крошечной, покосившейся лачужкой, кое-как сколоченной из листов картона, втягиваем головы в плечи и входим.
Свен направляет фонарик к центру помещения. Комната, если это можно назвать комнатой, пуста. Ни мебели, ни постелей, только сырой картон и крепкий запах плесени. Когда Свен переводит фонарик наверх, его луч выхватывает щели и дыры в крыше.
— Дом, милый дом, — насмешливо говорит он. — Я оставлю вам фонарик, пока вы не обвыкнетесь. Не бог весть что, но это все, что мы можем предложить. — Его лицо кажется чуть мягче и приятнее, чем раньше. — Надеюсь, это лучше, чем цирк, если то, что о нем говорят, правда. — Он сочувственно улыбается мне в темноте.
Я озираюсь по сторонам. От его слов у меня в животе возникает странное чувство.
По идее, это действительно лучше, чем цирк. Цирк был холодным, жестоким, смертельно опасным местом. Он отнял у меня Амину. Он делал мне больно. Он делал больно Грете. И там был Сильвио.
Цирк был адом на земле.
А еще он был ярким. Иногда волнующим. Даже волшебным. Я вспоминаю это ощущение: вот я стою высоко над ареной, под моими ногами подрагивает канат — напряженный, гудящий, как будто живой и полный энергии. Когда я стояла на нем, когда танцевала, мы были с ним одним целым, канат и я, выполняя наши прекрасные, смертельно опасные трюки.
Канат был завораживающим, ненадежным другом. Я умела понимать его, чувствовать пальцами ног и сердцем. Он всегда был разным — в зависимости от погоды, от влажности и температуры в зале, и я тоже менялась, в зависимости от того, ела ли я что-то в тот день или нет, в зависимости от ритмов и циклов моего организма.
Я так тоскую по нему, что мое тело болит и ноет.
Это потому, что они заперли тебя там, говорит рациональная часть моего «я». Потому, что они пытались тебя сломать. Борись с этим. Сопротивляйся.
Увы, это слишком сложно. Это в моей голове. В моем сердце. Это часть меня, часть того, кто я есть.
Я ненавидела цирк.
Я ненавидела его, но теперь я скучаю по нему.
Как такое может быть?
Я оглядываюсь по сторонам. Это место, эта грязная, вонючая, темная лачуга никогда не будет моим домом, по крайней мере, до тех пор, пока цирк — яркий, сияющий огнями, злой, опьяняющий цирк — все еще зовет меня к себе.
Бен
Я не сопротивляюсь. Просто иду за охранниками. Когда же я разок оборачиваюсь, Сильвио Сабатини по-прежнему стоит на холме, обозревая свои владения.
Мы останавливаемся перед длинным забором, расписанным фигурками акробатов и клоунов. Один из охранников достает брелок. Он прикладывает его к панели управления, и одна из секций забора отворяется.