— Шон, — говорю я. — Шон, это я, Бен. Все в порядке, можешь выходить.
В первые секунды никакого движения, но затем он появляется из дальней камеры. Шон едва передвигает ноги, и я понимаю, что он так и не пришел в себя после истязаний.
— Что ты здесь делаешь? — шепотом спрашивает он.
— Сильвио убрал меня с глаз подальше до начала церемонии открытия.
— Ты видел кого-то из остальных?
— Видел Рави. Он продает воздушные шары. Больше никого. Только Чистых в очередях на аттракционы и за сладкой ватой, — говорю я и указываю на ключи, лежащие в конце коридора. — Можешь отпереть мою дверь?
Он поднимает ключи и возится с замком. Его несчастные, израненные руки отказываются его слушаться.
Наконец раздается щелчок. Замок открыт. Я толкаю дверь и выхожу из камеры.
— Спасибо.
— Нет, спасибо тебе, — отвечает он надтреснутым голосом. — За то, что спас от волков.
Мы смущенно улыбаемся друг другу. Затем я протягиваю ему руку, и он пожимает ее своей, сломанной и окровавленной.
Всего пару дней назад я был в его глазах врагом. Теперь мы с ним братья. Нет, не как мы с Фрэнсисом, связанные лишь общим набором генов, а братья, как мы с Джеком. Братья, чей жизненный опыт связывает нас крепче уз крови.
Думаю, в таком месте, как это, иного родства и быть не может. Наверно именно поэтому группа, в которой состоит его брат, называет себя «Братством», потому что они заодно, потому что они сражаются вместе, потому что в своем единстве они во сто крат сильнее.
Если они смогут сюда пробиться, если смогут пронести оружие и свой гнев, то что делать мне? Я встану в их ряды, если, конечно, они мне позволят. Буду сражаться за свободу моих братьев, чего бы мне это ни стоило.
— И что теперь? — спрашивает Шон.
— Они вернутся за мной через час. Я заменяю тебя во время церемонии открытия.
Он печально улыбается.
— Ты уж извини, что из-за моей «смерти» на тебя свалилась такая честь.
— Ты не виноват, — возражаю я. — Знаешь, какая мне была отведена роль?
Он качает головой:
— Нам ничего не рассказывают заранее. Сильвио твердит, что мы должны быть готовы к сюрпризам, потому что Чистые хотят видеть на наших лицах неподдельное удивление.
Он обводит взглядом камеры.
— Погоди, — говорит он. — А что ты вообще до сих пор делаешь здесь? Ты ведь можешь выйти отсюда. Как я понимаю, это связка ключей от всех дверей. Они, возможно, откроют любые замки.
— И куда мне пойти? Меня ведь сразу узнают.
Шон кивает.
— Пожалуй, ты прав, но на твоем месте я бы все же рискнул. Это лучше, чем сидеть и ждать, когда за тобой придут и поволокут на церемонию открытия.
Возможно, он прав. Может, мне и вправду стоит выйти отсюда и испытать судьбу. Впрочем, нет, не могу. Остаться здесь, покорно ждать, когда за мной придут, — это, конечно, ужасно, но выйти туда снова после всего, что я видел? Вряд ли я смогу на это спокойно смотреть.
— А что насчет тебя? — говорю я. — Что мешает тебе выйти отсюда? Ведь сегодня сюда, по идее, должен пробиться твой брат.
Он кивает. Его лицо серьезно.
— Я только об этом и думаю. Феликс и его товарищи должны появиться как раз к началу церемонии. Брат знает, что я должен принимать в ней участие. Если он меня не увидит, то подумает, что меня уже нет в живых.
— Тогда чего ты ждешь? Ты мог бы его найти.
Шон печально качает головой.
— Посмотри на меня. Я едва передвигаю ноги. Меня тотчас же схватят охранники. Ведь меня якобы сожрали волки. Меня пристрелят на месте, когда поймут, что я жив.
— Но рано или поздно они все равно это поймут. Ты ведь не можешь прятаться здесь вечно.
— В этом не будет необходимости, если «Братство» победит.
Бесполезно. То, на что надеется его брат и вся их группа. Здесь на каждом шагу охранники. В лучшем случае они дойдут до главных ворот, а если и войдут внутрь, то не успеют сделать и нескольких шагов, как их уложат на месте. Но я этого не говорю. Я молчу.
— Ты не похож на Отброса, — продолжает Шон. — Даже сейчас. Тебе проще скрыться от Сильвио и охранников, и, если ты не будешь появляться у них на виду, то сможешь продержаться, по крайней мере, какое-то время. Можешь даже попытаться найти моего брата. Мы с ним похожи как две капли воды, ты узнаешь его с первого взгляда. Передай ему мои слова, что ты не такой, как все, что ты хороший парень. Передай ему, что я жив.
— Знаешь что, — говорю я. — А пойдем-ка мы вместе!
— Нет, — качает он головой. — Я лишь привлеку к тебе внимание.
— Какая разница. Все равно дальше охраны мне не пройти. Но в одном ты прав. Пусть они хорошенько побегают, прежде чем поймают нас. И если твой брат все же пробрался внутрь, можешь сам сказать ему, чтобы он и его друзья не стреляли в меня.
Он закрывает глаза и крепко зажмуривается. А когда открывает снова, в них горит огонь, которого не было раньше.
— Уговорил, — говорит он. — Пойдем вершить нашу революцию.
Хошико
Я быстро бегу через открытое пространство к другому аттракциону. Пару секунд пережидаю, спрятавшись за ним, затем спешу к следующему.
По площади медленно двигается длинная процессия классического оркестра, с певучими скрипками и арфами. Впереди синхронно делают колесо двенадцать маленьких детей, наряженных ангелочками. Я напрягаю зрение, но не узнаю ни одного из них. Наверное, это новички — бог мой, как же быстро их выдрессировали! Они хороши, все до одного. Как слаженно они исполняют свой номер! Позади них шествуют два пожирателя огня. Сначала они изрыгают языки пламени высоко в воздух, а потом глотают их. Они подходят ближе, и мое сердце наполняется радостью. Я их узнаю. Это же Алекс и Арчи! Мои старые друзья!
Мне больно видеть их. Я отворачиваюсь и смотрю перед собой.
И совершаю огромную ошибку.
Высоко над моей головой переливается огнями вывеска со словами «Смертельный удар». Под ней змеится длинная очередь Чистых, желающих со всей силы стукнуть гигантским молотом по резиновой подушке. Каждый раз, когда кто-то из них ударяет по ней, вверх по вертикальной стене взлетает огромное железное ядро. Чем сильнее удар, тем выше оно взлетает.
Я поднимаю глаза. Понимаю, что зря это делаю. Потому что знаю, что там увижу.
Там, наверху, в стеклянном пузыре сидит человек. Чистые стараются как можно сильнее стукнуть по подушке, чтобы шар взлетел как можно выше и разбил стекло. На человеке леопардовая шкура, та самая, в которой он выходил на арену во время номера со львами.
Это Эммануил.
Молот в руки берет какая-то женщина. Взмахнув им над головой, она скручивается и бьет по резиновой подушке. Железный рельс резко взмывает вверх и таранит Эммануила. При этом сама железяка загорается цветными огнями, и раздается сирена. Ему наверняка больно, однако он даже не поморщился. Он по-прежнему гордо смотрит перед собой, пока Чистые внизу беснуются от радости.
Я не свожу с него глаз, но он так ни разу не посмотрел вниз. Тогда я делаю шаг вперед и становлюсь прямо напротив него в надежде привлечь к себе его внимание. Я не знаю, какой от этого толк, но я хочу, чтобы он знал, что я здесь.
Процессия медленно приближается, но я продолжаю стоять посередине площади, на виду у всех. Внезапно я вижу лошадь породы паломино. Я узнала бы его где угодно. Он по-прежнему прекрасен, этот скакун, он таких же благородных кровей, что и Чистые.
На его спине стоит белая фигура, улыбается, машет руками собравшейся вокруг толпе. Люди ахают, взволнованно кричат.
Это призрак. Иначе и быть не может. Тот же рост. Те же жесты. Та же маниакальная улыбка. Разница лишь в том, что он с ног до головы белый. Белый костюм, мертвенно-белое лицо. Лишь глаза по-прежнему горят голубым огнем.
Процессия останавливается. Золотые нимбы на головах у детей начинают светиться, а сами они начинают петь. Звучит хор ангельских голосов, их хрустальные звуки уносятся к ночному небу.