- Леди, - Трейшоун спародировал поклон в стиле английского лорда. Маффи и Келли захихикали, прикрывая рты, Софи ограничилась лишь легким смешком.
- Родители Шарлотты едут играть в Вегас, она устраивает вечеринку. Только для избранных, - заговорила Маффи, отличавшаяся непомерным тщеславием и гордостью касательно своего школьного статуса. Эта девушка была той еще стервой, злорадной и эгоистичной, поэтому частенько вставляла в речь слова «избранные», «особенные», «только для своих», чтобы подчеркнуть причастность к элите, что выглядело довольно комично, ибо эра ее «избранности» закончилась с уходом из частной школы. Собственно, из-за этого аристократического снобизма она не нравилась Хойту. Высокомерная анорексичка, родители которой разорились, из-за чего ей пришлось перевестись из Академии Милтона в типичную общественную школу не в самом лучшем районе Бостона. - Пойдете?
- Да, как только закончим дела избранных, правда, Диггс? - со злой иронией в голосе произнес Хойт.
- Правда. Пошли, у нас сейчас тригонометрия, - отозвался Шоун. - Наука для ИЗБРАННЫХ.
- Увидимся в столовой, там и поговорим, - бросил напоследок Вандервелл, прежде чем отправиться в здание, откуда доносился мерзкий звук звонка, ознаменовавшего начало занятий.
- Черт, - выругался Трейшоун, - опять эта хренова тригонометрия. Иисус, ты же всемогущий вроде, пошли этой ведьме мешок денег и охренительного любовника, может, тогда она от нас отстанет, - Шоун сплел пальцы рук вместе, глядя на белый потолок в коридоре, будто взывал к Богу. Хойт закатил глаза, подтолкнув Диггса в класс, дабы тот не создавал столпотворение у аудитории.
В принципе, занятие прошло так, как и предсказывал Трейшоун: изо рта наполовину седовласой учительницы вылетали угрозы провала SAT, дерьмового сочинения и прочих ночных кошмаров половины старших классов. Хойт же весь урок обводил в тетради квадратики, не обращая внимания на громоподобные речи учительницы касательно продолжения образования, сравнимые с речью президента в Белом доме. Он-то никуда и не собирался подавать документы, даже в самый хреновый из хреновейших колледжей страны. Хойт уже четко представлял себе, как будет заниматься строительством, покраской домов или ремонтом автомобилей, пить пиво и сбивать кегли в боулинге по четвергам, как настоящий старпер. Выдающимся умом он не обладал, никаких перспектив ему не светило. То ли дело Трейшоун: тот купался в перспективах и амбициях, как Скрудж МакДак в своих бесчисленных золотых монетах. Спортивные лагеря, членство в школьной футбольной команде и все такое. Остается лишь формальность в виде финальной игры сезона - и все, скауты завалят его предложениями поступить в их университеты. Может, он сможет попасть в какой-нибудь престижный университет Лиги Плюща, чтобы пинать мяч на радость фанатам и фанаткам. А потом НФЛ, Суперкубки, миллионные контракты с производителями спортивного снаряжения и питания, пинание мячей на радость фанатам американского футбола, особняк в богатом районе, интервью, мероприятия, а потом Диггс решит сняться в кино. Или написать мемуары. Если он, конечно, вообще писать умеет.
Да, Хойт всегда немного завидовал другу, потому что того в будущем ждали блестящие события, яркие впечатления, слава и признание. А Хойту больше всего хотелось этой самой славы. И признания. Только вот никаких уникальными и выдающимися талантами он не обладал, не умел ни играть на инструментах, ни сочинять, ни красиво заворачивать фразы, ни вычислять многоэтажные уравнения, ни говорить на семи языках. Он только и умел, что притягивать и располагать к себе людей. С такими навыками Хойт Вандервелл мог бы стать отличным проповедником или настоятелем какой-нибудь секты: им как раз требовались харизматичные лидеры. А если продемонстрировать способности, то все - слава на все времена. Ни один ученый не сможет доказать подлога и мошенничества. В этих мыслях и варился парень, пока на его смертную голову не пала кара учительницы, заметившей отрешенный от насущного мира взгляд Вандервелла, устремленный куда-то в окно, за которым скрывался пейзаж неба с разнокалиберными облаками сотни оттенков белого и серого.
Если бы учительница могла превратиться в шестиглавую змею, окутанную ядовитой слизью, с раздвоенным языком, с которого бы капал яд салатового цвета, она бы точно это сделала при первой же подвернувшейся возможности, дабы посеять у Вандервелла чувство страха и ужаса перед ее тучной фигурой. Женщина быстро развеяла мысли Хойта своими красноречивыми гневными выражениями, скорость которых превышала скорость слюны, вылетавшей из ее пасти. Трейшоун спрятал лицо за учебником, сгибаясь пополам от смеха. Келли Джефферсон, сидевшая на первой парте, повернулась назад, чтобы лицезреть момент падения Хойта Вандервелла как великого и безнадежного мечтателя, решившего наплевать на каноны образовательной системы и этим накликавшего на себя немилость яростного проповедника математических законов.