Выбрать главу

Сотник Саша

Шоумэнъ

Александр Сотник

ШОУМЭНЪ

(роман)

ПОСЛЕДНЕЕ КУХОННОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

(вместо пролога)

Маша меня жалела. Ласково звала "козюлей".

— Сволочь ты, — говорила она. — Хочешь всех всего лишить! Для тебя важен только ты сам! Кому ты что докажешь?..

— Неважно, — отвечал я. — Достаточно возвысить голос.

— Какой голос? Кто тебя услышит? Тебе все переломают, выбьют и измудохают! На какие шиши тебя лечить? Ты даже на больницу не заработал, не говоря о похоронах!

— Можно подумать, лазарет дешевле морга.

— Тоже мне, Юлиус Фучик! Ну, вякнешь ты пару слов на Лобном месте, ну, загребут тебя в обезьянник… Что, думаешь, на Лубянку? Даже не мечтай! Думаешь, газеты напишут, ящик покажет? Да хрен тебе! А в "мусарне" тебя так оприходуют, что мать родная не узнает. Дадут по чану — ты и сдохнешь. А смысл?

— Тебя послушать, так смысла вообще нет, — сопротивлялся я.

— Конечно! Ты думаешь, что таким образом раскрутишься как артист или писатель? Пойми: это не тот скандальный ход! Вспомни, как бросали в унитаз книги Сорокина!

— Я бы тоже подтирался и бросал. Чрезвычайно мягкая бумага. Но при чем тут раскрутка?! — Я уже почти кричал.

— Только не надо врать. Я все-таки твоя жена.

— Вот именно. Могла бы узнать меня получше.

— Тебя выставят демшизой и упрячут в психушку! — Маша была возбуждена как уголовное дело. — Ты не Ходорковский, чтобы с тобой носились. В твоем случае гораздо честнее прыгнуть с крыши.

— Ненавижу суицидников!

— А то, что ты собираешься сделать — это, по-твоему, не суицид?

— Это позиция.

— В последний раз предупреждаю: плевать им на твою позицию! Хочешь сделать меня несчастной?..

Разговор явно шел по кругу. Признаюсь: границы между упорством и упрямством были стерты для меня всегда. Но люди настолько привыкли уповать на провидение, что почти забыли о собственной воле. Нам выгоднее дробить историю в угоду мнимому сиюминутному спокойствию, трусливо предавая забвению завтрашний день.

В детстве я слышал обрывки отцовских разговоров о мятежном капитане Саблине, что учился с ним на одном курсе в военно-политической Академии, о диссидентах, вышедших на Красную площадь в знак протеста, о Солженицыне, Ростроповиче и Щаранском, и никак не мог понять: чего им не хватает в нашей светящейся счастьем стране? Теперь понимаю: свобода — такая же часть человеческого организма, как и душа.

— Убери кухонный пафос, — посоветовала Маша. — Я это знаю не хуже тебя. Хочешь протестовать — иди к Лимонову.

— Не пойду. Меня смущают его флаги.

— А он и не звал тебя в ЗАГС! Допустим, он тебе противен. Тогда, пожалуйста, Гарри Каспаров!

— Мне кажется, с ним тоже что-то не так…

— Это с тобой не так! У тебя нет работы, вот ты и бесишься! Сядь лучше, книжку напиши, а то тебе читать нечего!..

— И, кстати, почему я — "козюля"?

— Потому что чихаешь по утрам и сморкаешься.

— У меня утренняя аллергия на… жизнь!

Маша еще поворчала, стоя у плиты, а через час принесла обед в комнату: кухонные разговоры не способствуют пищеварению.

С этого момента пошел обратный отсчет дней моей свободы…

Часть первая

ТРЯСКА СТАРИНОЙ

ДЕБЮТНЫЙ МАНДРАЖ

Все артисты волнуются перед выходом на сцену, ведь они выходят на суд зрителя. И не верьте тому, кто утверждает обратное: он либо лжет, дабы вызвать восторг собственной отвагой, либо — вовсе не артист. Для преодоления естественного волнения один выпивает чай с коньяком, второй предпочитает водку, третий банально трясется за кулисами, проклиная однажды избранную профессию.

Певец Саша Белов страдал диареей. Он знал, что от его образа звереют девушки, готовые в порыве страсти порвать в клочья его кожаную куртку; понимал, что обречен на успех посредством многочисленных телевизионных эфиров; осознавал красоту своего голоса, но все равно — страдал.

Перед концертом подходил ко мне с перекошенным лицом:

— Будешь меня объявлять — знай: я в сортире.

— То есть, как?

— У меня тремор. Потяни время.

Я травил анекдоты минут десять. Зрители возмущались: кричали "кончай базарить", "даешь Белова" и "ведущего на мыло". Особенно свирепствовали девушки, скандирующие неприличности в мой адрес. Наконец, на сцене появлялся Белов в неизменной черной кожаной куртке, с саксофоном и туалетной бумагой в руках. Швырял рулон в толпу, подобно серпантину, где его тут же разрывали на части. Концерт был спасен…