Ко мне подскочила та, что с синими губами и сообщила:
— Первая композиция "Рашен водка". Иди, объявляй.
Первые ряды, увидев меня, заерзали. Я поднял правую руку, успокаивая толпу:
— Друзья! Будучи уверенным в вашем патриотизме, я предлагаю послушать и посмотреть композицию о любимом национальном напитке. — И объявил.
Колонки брызнули гитарным пассажем; по ушам прошлась барабанная дробь. На сцену, едва не сбив меня с ног, вывалились три полуголые девки с бутылками водки в руках. Они матерились и пили из горлышка. Время от времени снимали с себя то, что на них было. Партер вжался в кресла; галерка притихла. Пары сотен глаз вылезли из орбит, зрительские рты распахнулись, обнаружив полнейшую беззубость перед лицом публичного разврата. Девицы принимали откровенные позы и показывали языки, целовались друг с другом, изображая лесбийскую любовь — словом, разрушали моральные устои граждан, как только могли. Музыка стихла. Танцовщицы показали залу средний палец и ускакали, сверкая толстыми ляжками. В зале послышались первые робкие хлопки.
— Не давай им опомниться, — рявкнула мне в ухо все та же синегубая. — Следующая композиция "Факел милиции".
— Факел чего? — переспросил я.
— Милиции, чего же еще!
В принципе, мне было все равно: факел или фонарь. Я произнес, как было сказано:
— Господа, — говорю, — вы видели когда-нибудь факел милиции? Я — тоже нет. Но сейчас у нас с вами появился шанс его лицезреть.
— Какой факел, глухомань?! — Донеслось из-за кулис. — Фак ин! Трахать! Вот село!..
Лучше бы я не вносил поправок, ибо зал сошел с ума: он принялся дружно скандировать полюбившееся слово "фак", словно речь шла о чемпионстве "Локомотива". На сцене воцарилась разнузданная оргия. Голые стриптизерши трясли грудями, напоминавшими обвисшие уши спаниеля, вытаскивали с первых рядов мужиков, раздевали их до трусов и сталкивали в партер. В Америке подобным представлением наверняка бы заинтересовалась полиция нравов…
На обратном пути в Москву я ехал в автобусе абсолютно пьяный. Сзади меня полураздетая девица лобызалась с охранником. Я попросил приглушить звук.
— А тебе что, завидно? — заржали они.
— Нет, — говорю, — просто из-за ваших поцелуев мне Брежнев приснился.
— Рассуждаешь как Пырловчанин, — пристыдили меня, а я решил не связываться.
Играя "на понижение", бессмысленно рассуждать о потере каких-то там ориентиров. Низводя жизнь до уровня комиксов, мы убиваем в себе лучшую часть природы. Меня больше не шокирует призывная надпись "Рождественский стриптиз", что висит у ресторана напротив. Вальпургиеву ночь никто не отменял. Сегодняшний день — лишь плод вчерашних зерен, рукотворный итог всеобщего инфантилизма. И причем здесь Урюпинск?
СОБАЧИЙ ВАЛЬС
Рихтера просили сыграть "Дорожную песню". Он сел за рояль, неторопливо поднял пальцы над клавиатурой, и — грянул собачий вальс…
Стук колес не успокаивает меня. Зачем я здесь, в этом темном вагонном пространстве? Что заставляет меня высматривать в грязном окне холодные огни пробегающих мимо станций, чужих домов, силуэты случайных людей?
Когда-то я любил поезда; мне нравилось залезть на верхнюю полку и смотреть оттуда на разбегающиеся стрелки дорог; обожал грузинский чай в подстаканниках и рафинад в хрустящей упаковке. Но жизнь текла; точнее, она рассыпалась, как соль из спичечного коробка. И я поссорился с дорогой, навсегда возненавидев ее романтику…
Мы ехали в Севастополь. Марик — друг и учитель всех начинающих, остепенившийся остряк-конферансье, вытащил меня на гастрольную презентацию. С нами ехали актер Лев Прыгунов, театралка Лена и Инга, юная актриса с одною ролью в кино. У нее были жгуче-черные волосы, крыжовниковые глаза, очерченные резкими стрелками казачьих бровей, пухленькие капризные губки, и что-то мальчишеское в сдержанных намеком движениях. Я тайком разглядывал ее, покуда Марик любезничал со свирепой проводницей. Это была утомленная дорогой женщина. Марик знал как дважды два: все женщины, неудовлетворенные жизнью, страдают бессонницей. Его благородная седина располагала к доверию. Он понизил голос до интимного полушепота:
— Я открою вам один секрет. — Мифический секрет он открывал часто, и всем подряд. Внутри него зияла загадочная пустота. — Я экстрасенс. Вы плохо спите…
Под его искренним, как бескорыстная ложь, взглядом, женщины смущались и краснели. Он обволакивал их речью, как удав цыпленка.