— Нам как раз нужны пишущие люди. Может, зайдете?
Разве я мог ее упустить?..
Мы вошли в большое серое здание, миновали проходную и поднялись на шестой этаж. Здесь нас встретил профессионально хмурый охранник, которому Маша бросила через плечо "это — со мной". Я ощутил себя движущейся табуреткой.
В офисе было шумно. Дюжина девушек носилась между столов, то и дело слышались реплики:
— В номере катастрофически не хватает положительных мужчин!..
— А где я их возьму? Всех задействовали в прошлом номере!..
Маша смущенно улыбнулась, оценив мою реакцию. Села за стол, усадив меня напротив себя. Спросила:
— О чем вы пишете?
— В основном о своих друзьях-подонках, — отвечаю.
— Сволочи у нас не котируются, — вздохнула она. — А политикой мы не занимаемся.
Я почувствовал в ней родственную душу. И, возможно, мое чувство получило бы дальнейшее развитие, если бы в помещение не ворвался Гриша Хайкин.
Гриша был журналистом средней руки, долгое время работал в одной из центральных газет в отделе светской хроники, и однажды даже брал у меня интервью, а тут, как выяснилось, устроился шеф-редактором нового журнала. Внешне он напоминал маленькую лохматую собачку с несуразными бакенбардами, и даже голос у него был тявкающий, как у вздорной пожилой болонки. К своим пятидесяти годам Хайкин женился раз восемь, что не мешало ему вечно оставаться озабоченным. Особо впечатлительные дамы принимали его за маньяка, ибо все темы он сводил к вопросам секса. Вероятно, его возбуждало женское смущение. Вот и сейчас, вбежав в офис, изрек:
— Коллеги! Вчера мой приятель шесть часов кряду занимался сексом с девушкой. Думаю, есть смысл об этом написать. Тема — "продолжительный секс"!
Присутствующие в офисе девушки покраснели. Все, кроме Маши, которая ответила:
— В народе это называется "сухостой". Бедная партнерша!..
— В самом деле? — Растерялся Хайкин, после чего стало ясно, что он говорил о себе. Наконец, Гриша заметил меня и протянул руку: — Привет. А ты что тут делаешь? Машу клеишь?
— Уже заклеил, — отвечаю, — осталось отвести в ЗАГС.
Маша жила с мамой в маленькой "двушке" в районе Ботанического сада. Мама была набожной женщиной, не одобрявшей журналистской профессии дочери. Отец умер много лет назад, и мать воспитывала дочь в гордом одиночестве. Мужиков презирала, предпочитая рассказывать о чудесах Иисуса Христа. В ее квартире все было запущено, функционировал лишь кран в ванной, где она и мыла посуду. Зато повсюду висели иконы, поддерживаемые в идеальном состоянии. Когда Маша поступила в МГУ на журфак, мать ее осудила, заявив, что "Христос следом за блядьми отправит в ад и журналистов". Словом, отношения испортились. Не с Христом, разумеется. Окончив ВУЗ, Маша долго искала работу. Трудилась посудомойкой, уборщицей, нянчилась с чужими детьми, прошла курсы для начинающих массажистов, но, наконец, ей повезло: предложили сотрудничество в только что открывшемся женском журнале. Маша написала несколько гламурных рассказов. В них фигурировали бесконечно одинокие девушки в объятиях не менее одиноких секьюрити. Вскоре ее пригласили работать в штате. Так она стала редактором раздела женских историй. Ежедневно ей приходилось читать по полсотни текстов сумасшедших писательниц, утверждавших, что один только взгляд инопланетянина приводит к оргазму, а удар боксера по голове в момент совокупления способен увеличить грудь на два размера…
…В то время как я ухаживал за Машей, кандидат в президенты активно охаживал страну, пожимая руки дояркам и трогая за вымя коров-рекордсменок. В этот период времени мы были с ним похожи как молочные братья. Он говорил благоразумные вещи так же, как и я старался избегать глупостей.
К примеру, Маша сообщала:
— Сегодня нам идти в театр. Ты не забыл?
В ответ я оригинальничал:
— С утра нажрался, и галстук новый в горошек синий я надел…
— Перестань ерничать, — раздражалась Маша. — Моя мама сегодня сказала, что от тебя я растолстею или забеременею.
— А лично ты что предпочитаешь?..
Наконец, я привел ее к себе. Валечка, увидев красивую женщину, тут же присмирел и стал заикаться:
— Дык это… Даже чаю не могу предложить… Только водку. — И зашептал мне на ухо: — Завидую тебе белой завистью.
— Белой зависти, — говорю, — не бывает.
— Тогда я тебе не завидую, — уточнил он.
Маша решила остаться у меня назло своей маме. Сказала:
— Мать велела вернуться домой до начала темноты.