Маша сказала:
— Я не пойду: он и на картинке-то противный, а уж вживую…
Пришлось уговаривать:
— Мы и без того редко ходим в гости.
— А кто там будет?
— Гамлет, — говорю, — и куча бедных Йориков.
— Сходи с Валечкой, ему как огранщику не чужда живопись.
Тот отнекивался:
— Дык… Я бы пошел, но там написано: "два лица", а у меня — рожа. Я же сплю на стаканах.
Я уже смирился с тем, что Сенина придется проигнорировать, а утром второго Маша вдруг спросила:
— Так мы сегодня идем?..
Вот и пойми после этого женщин…
В гостях у мастера собрался разношерстный бомонд. Здесь же, стараясь оставаться незаметной, шныряла жена Сенина, Галина. При условии наличия усов и бороды она вполне могла сойти за плюшевого Дзержинского. Среди гостей я также заметил нескольких политиков, и журналистов с парой телекамер. Приглашенные неприкаянно бродили по просторному помещению, на стенах которого были вывешены картины. В основном, это были автопортреты художника. На одной из них Чингисхан задумчиво курил кальян, на другой — улыбался собственному отражению в зеркале. Неприкрытый нарциссизм, помноженный на тщеславие, красной нитью проходил через все его творчество. Загадочно выглядела лишь некая скульптурная фигура, выставленная в центре мастерской и накрытая белой простыней. Я, правда, начинал подозревать, что и под ней скрывается автор, причем — живой. Возможно, он решил выскочить из-под покрывала в самый неожиданный момент, дабы, вызвав легкий переполох, снискать лавры большого оригинала.
Но я ошибся. Женя появился в проеме двери и торжественно возвестил:
— Дамы и господа! Я рад приветствовать вас на своей выставке. Надеюсь, вы уже оценили мой труд, продиктованный каждодневным отражением жизни.
Присутствующие закивали головами. Кто-то даже жидко поаплодировал. Операторы включили яркие лампы. Сенин одухотворенно продолжал:
— Имею честь представить вам свою свежую работу "Русский Гамлет". Быть или не быть России? Что ждет ее, великую страну? Какой суровый рок над ней нависнет? Вот какие вопросы ребрами стоят перед нами. Но этот человек решит их, поставив окончательную точку.
С этими словами маэстро решительным движением сорвал покрывало со скульптуры. Нашему взору предстала полутораметровая статуя, до боли напоминающая президента Путина, скрещенного с образом древнего монгола. В одной руке он держал меч, в другой — горные лыжи. Одет он был в кимоно. В лице гипсового героя грусть европейского философа удивительным образом ужилась с хитростью вороватого азиата. Он был изворотлив до прямолинейности и аскетичен до излишеств.
Зрители собрались в кружок и молча разглядывали творение. Сенин между тем молчать не собирался. Он встал в центре, рядом с изваянием, и продекламировал:
Они умудрены, они — не дети,
Пред ними нечего махать крылом!
Они же знают, принц, что добродетель
Погибнет все равно в борьбе со злом!..
— Какой пещерный конформизм! — Пригвоздила Маша, явно собираясь уходить.
— А чего: клевый Вова, — возразил ей оператор, продолжая снимать действо на камеру. — Для новостей сойдет…
— Нам, вроде бы, обещано шампанское. — Я останавливал Машу как мог.
— Мы и сами в состоянии купить.
— Ну, уж нет! — Говорю. — Пригласил — пусть угощает!
Маэстро, между тем, продолжал бредить:
Кругом — враги, завистливы и лживы,
Что сладким ядом выдувают медь.
Не умирайте, принц, останьтесь живы,
Всех обманите — пусть погибнет смерть!
По словам чтеца выходило, что президент — единственно честный человек во всем российском государстве, окруженный отъявленными негодяями. Именно они мешают ему осчастливить граждан, которые, в свою очередь, также не блещут интеллектом, не говоря об элементарной благодарности.
На словах "пусть погибнет смерть" мастер вскинул руки ввысь и запрокинул голову подобно шаману, истощенному экстазом откровения. Казалось, он вот-вот рассыплется в прах, чтобы восстать через минуту, как Феникс.
Гости закричали "браво", и бросились поздравлять скульптора. Молодая девица с диктофоном навалилась на автора с вопросами:
— Как относится к этому президент?
— Ему должны были доложить, — многозначительно отвечал Сенин.
— Какова его реакция? — Терзала его репортерша.
— Он не может запретить выражать естественные порывы.