Кто медведям лапы рвет,
Зайчиков под дождь сует,
Танин мячик бросил в речку,
Обломал быку дощечку?
Всем известно, это кто:
Это…
Возможно, собравшаяся аудитория не знала детских стихов или напрочь забыла имя советской поэтессы, ибо в ответ из-за стола справа я услышал:
— Мудозвон в пальто!
Дабы не снижать впечатления, пришлось "наградить" шутника — тем более что публика отреагировала дружным смехом.
— Встретимся на кладбище, — пообещал я награжденному, и объявил иллюзиониста, представив его как древнего нетопыря, восставшего из могилы на забаву публики.
Все-таки, большинство взрослых — те же дети. Правда, отягощенные низменными инстинктами. Вспомнился мой опыт Деда Мороза в детском саду.
В следующие полчаса зрители пожирали глазами танцовщицу, активно виляющую задом, и укротительницу питона. Полусонная змея откровенно халтурила. Дрессировщица, покинув площадку, высказала питомцу:
— В корягу обожрался, опух и оборзел.
Начались танцы. Музыканты объявили медленную композицию:
— Для вас звучит песня, которую поет Хулио Иглесиас, что в переводе означает "что же ты, Иглесиас"…
Бандиты за столиком завизжали как невоспитанные ручные обезьяны. Ко мне подбежал испуганный Валера:
— Даже не знаю, как тебе сказать…
— Тогда помолчи, — посоветовал я.
— Тебя хочет сестра хозяина.
— В смысле, потанцевать? — уточняю.
— В смысле, переспать. Хочет трахнуть Дракулу.
— Она что: дура?
— Умоляю: пригласи ее на танец, объясни, что ты женат и у тебя не стоит.
В ту же минуту меня тронула за плечо высокая женщина в блестящем зеленом платье. Длинные черные локоны свисали с ее головы как перепутавшиеся веревки, большие глаза горели как светофор.
— Граф, позвольте слиться с вами в танце, — прокуренным голосом проговорила она. — Я Элеонора.
С этими словами она вцепилась в мою руку чуть выше локтя, и буквально выволокла меня в центр танцпола. Валера опустил взгляд и беспомощно развел руками: дескать, извини…
Элеонора положила руки мне на плечи и зашептала на ухо:
— Граф, я требую от вас подарка. Что бы вы могли мне предложить?
— Изящный приталенный гроб, — отвечаю.
— Я хочу вашу ночь за тысячу долларов, — не унималась она. — У меня зеркальная спальня и вибропостель.
— Существуют черти по вызову, — отшучивался я.
— В вас столько секса!
— Пятьдесят шесть килограмм — это немного.
— Хорошо, полторы… Я буду вашей ведьмой…
Я подумал, что образ может мне помочь, поэтому интимно заявил:
— Графу черт знает сколько лет, он — хронический импотент, и у него дряблая мошонка.
— В его голосе клокочет всепоглощающая страсть, — напирала она. — Назовите цену вашему повстанцу!
— Повстанец, — говорю, — парализован адскими муками.
Музыка кончилась. Ведьма провела указательным пальцем по моей щеке:
— Подумайте, граф. Я буду следить за вами…
Пока жонглер с завязанными глазами подбрасывал и ловил фаллоимитаторы, я ругался с Валерой:
— Надо предупреждать о риске сексуальных домогательств!
— Не знаю, что на нее нашло, — оправдывался он. — Вообще-то, она — лесбиянка.
— Мне наплевать на ее ориентацию! Немедленно сними эту тему с повестки дня!
— И что я ей скажу?
— Что я — артист, а не проститутка.
— Разве это — не одно и то же? — удивился Валера, и хмыкнул: — Тоже мне, моралист. А кто, по-твоему, Немирович и Бруевич?
— Немирович — Данченко, а Бруевич — Бонч, и он тут вообще не при чем! Говорю тебе: убей в ней всякую надежду!
— Тогда они убьют меня…
— Тогда молись, но храм уже закрыт.
Валера чуть не плакал. Ходил вокруг меня как взяткодатель вокруг чиновника. Наконец, успокоился, интимно шепнув:
— Я ей все передал.
У меня отлегло от сердца. Однако ведьма не успокоилась. В тот самый момент, когда я прощался с публикой, сообщая, что улетаю в Трансильванию на шабаш, Элеонора подкралась сзади, и больно укусила меня за шею со словами:
— Это вам на память, граф!
Пьяные зрители захохотали, наградив ее шквалом аплодисментов…
Валера, осмотрев след от укуса, констатировал:
— Вот ведь волчица вербованная. Сейчас йоду принесу. У тебя жена зоркая?
— Как телескоп, — отвечаю, — хоть и в очках.