— Значь так! Ща быренько поднимаемся за мной, рассаживаемся в студии и работаем на совесть!
— А кто из артистов выступает? — Донеслось из задних рядов.
— Значь так! Кто пришел развлекаться — до свидания. И сморите: все должно быть весело и задорно. Вперед, за мной!..
Публика ринулась в фойе телецентра. На проходной каждого из нас обыскали дюжие охранники. Валечка попытался возмутиться:
— Что вы меня щупаете как бабу?
— Закрытый объект, — объяснил ему высоченный детина в форме сержанта. — Не нравится — вали!
— Дык… Щекотно, — смирился он.
Дама долго таскала нашу группу по останкинским лабиринтам. Наконец, остановившись у одной из дверей, приложила палец к губам:
— Здесь шуметь нельзя. Ждите. Скоро позову. — И скрылась за дверью.
Народ смущенно перешептывался. Мужик в джинсовке вполголоса объяснил:
— Съемка — это серьезный геморрой. Иногда до утра держат, когда публика дубли запарывает. Зритель вялый пошел: ни хрена не реагирует.
— Может, артисты плохие? — Уточняю.
— Какие, к чертям, артисты? — Хмыкнул он. — Это же "звезды", им петь не положено. У них "фанера"…
— Вот и шли бы в плотники!..
Между тем, двери студии широко открылись, и из них повалила распаренная толпа предыдущих зрителей. Потные люди, обмахивая платками изможденные лица, проходили мимо нас. У меня возникло ощущение, что их пытали несколько часов кряду, и выпустили, так ничего и не добившись. Тучная пожилая женщина с явными признаками базедовой болезни, с состраданием посмотрела на меня и вздохнула:
— Пейте, пока не поздно, а то там не дадут…
Валечка испуганно дернул меня за руку:
— У меня фляжку с водкой отобрали. Что пить-то?
Энергичная телевизионщица вновь нарисовалась в дверях:
— Значь так! Проходим, рассаживаемся за столиками. Воду и фрукты на столах не трогать: это реквизит. Начинаем через пять минут.
В студии царила духота. Валечка поморщился:
— Вот напердели-то. Хорошо, экран не пахнет.
— Зато, — говорю, — отлично передает информационную вонь!
Тут к нам подбежал какой-то подвижный парень, похожий на испуганного кролика, и замахал руками:
— Не пойдет, не пойдет! Вы двое — в задний ряд. У вас кислые лица!
— У меня? — Валечка выкатил глаза. — Дык… мое лицо слаще твоего!
— Назад, назад, — напирал подвижный. — А то позову Партицию Львовну.
— Это кто? — Спрашиваю. — Секретарша Гиммлера?
— Режиссер, — уточнил он. — По сравнению с ней гестапо — санаторий.
Мы с Валечкой отступили.
Когда публика расселась по местам, на сцену выскочила высокая худая брюнетка и прокуренным пионерским голосом сообщила:
— Я — Патриция Львовна. Сейчас будет команда "мотор". После нее все будут делать то, что потребует модератор. Знакомьтесь: Нильс. — Она указала рукой на подвижного. — По команде хлопаем, кричим "браво", улыбаемся и смеемся. Повторяю: смеемся, а не ржем. В противном случае, будем веселиться до посинения.
Я с ненавистью посмотрел на Валечку. Тот беспомощно улыбнулся:
— Искусство, еб-стыть, потребовало новых жертв…
Нильс повернулся к залу лицом, изображая аплодисменты. Все захлопали — старательно и ожесточенно.
Между тем, на сцене появился известный певец Слава Будняк. Было время, я гастролировал с ним по стране, однако меня он вряд ли помнил, ибо в ту пору пил, не просыхая. Выступал он исключительно в нетрезвом виде, а здесь был "как стеклышко". За прошедшие годы Слава не раз перекрашивал волосы, пока окончательно не облысел. Утратив шевелюру, он побрился налысо, нацепил на нос очки и успокоился. Сменил репертуар. Упростил гармонию, презрев пресловутые четыре аккорда, и перейдя на три. Песни получались похожими одна на другую, но Будняка занимала только популярность. Поэтому он ежедневно крутился в "ящике" как заводная игрушка: прыгал, бегал, давал интервью, выступал экспертом в ток-шоу, как-то раз пытался поднять ушами гирю — словом, прилагал все усилия, чтобы избежать смертельного для себя забвения. Вот и сейчас он, подбрасывая над сценой свою долговязую фигуру, истошно вопил о каких-то друзьях, которые разбрелись по жизни черт знает куда, и бедный Слава никак не может собрать их вместе за одним столом. На кой ляд им дался Слава со своей ностальгической выпивкой, в песне не говорилось. Зато без конца дублировался припев. Замечено: чем дурнее песня, тем больше ее хронометраж. Вероятно, это делается для того, чтобы окончательно внедрить в сознание слушателя очередную глупость.