— Единственный выход, — произнес Дробызгалов тупо.
— Да как, как?! — взвинтился Мордашка. — Проследить: где, чего, и тайно изъять? Не вышло и не выйдет. Прижать его? Попробуй! К нему подойди — шею враз открутят. А если и возьмешь чего, все вместе с процентами и с душой обратно вытряхнут… Он же, помимо прочего, наверняка крупным блатным очень в Америке нужен! Он — их гарант там, база…
— Не пугай, — произнес Дробызгалов. — Нет невыполнимых задач. Техническую сторону дела беру на себя. А в деле — трое. Ты, Маринка и я. Три равные доли. Твоя задача — подписать Маринку. Будет у нее готовность…
— Говорю же! Кончился роман, разбежались они…
— Будет у нее готовность… — с нажимом повторил Добызгалов.
— То есть?
— А ты с ней обговори… ситуацию. И скоренько, не мешкая. Можешь ведь?
— Ну…
— Вот и ну. Подпишешь ее хотя бы морально, и то ладно. Учти: покуда вертим это дело, ты на свободе, а я при погонах… А там — куда кривая вынесет.
— А до мокрого не дойдет?
— Не твоя забота. Мое дело. Если из окна Фридман, к примеру, сиганет, туда ему и дорога, скажут. А кто будет следствие по самоубийству, скажем, вести… это опять–таки я позабочусь. Короче. Твоя задача — разговор с Маринкой. Пусть пораскинет мозгами, ей многое виднее.
— Так… — Мордашка полез в письменный стол, достал какие–то бумаги. — Вот, — положил перед Евгением. — Это гостевой вызов в город Берлин, фотографии. Оформляешь мне паспорт. Как гарантию хотя бы. Требование полагаю справедливым.
— Понял, — наклонил голову Дробызгалов. — Логично. Будет готово на следующей неделе. Но! Ты мне Фридмана, я тебе паспорт.
— Нет, — сказал Мордашка. — Наоборот.
— Нет, Мишуля, — сказал Евгений. — Не наоборот.
Выходя от Мордашки, Дробызгалов подумал, что, хотя и разыгрывал спектакль, вступая якобы в сговор со спекулянтом и сестрицей его, а ведь кто знает, вдруг и заполучит он эти бриллианты? И вовсе не для официальной их передачи неблагодарному руководству.
Если помечтать в таком направлении, то исчезнувший из поля зрения Фридман вызовет, конечно, скандал, но да и пусть вызывает, он, Дробызгалов, выкрутится. А Валера вдруг да переселится в надежный подвал с чугунной дверью, есть этакий в капитальном одземелье одного из старых домов в районе… И есть те, кто в подвале мог бы заняться обработкой Фридмана. Народец — зверье, сволочи отпетые, но, главное, судьбы их от Дробызгалова зависят, а кроме того, шавки они, приблатненная мразь, а значит, будут вне подозрений мафии, ибо нити, ведущие к исчезновению Фридмана, начнут искать разные крестные отцы у себя же, своих начнут трясти — профессионалов высокого полета и квалификации.
Мечты, мечты… Попробуй заволоки этого Фридмана в подвал, как бы самому в нем не очутиться, это куда реальнее… А в теории, конечно, все рисуется здорово, даже если придется камешки сдать согласно описи. Будет результат, и пытки в подвале легко спишутся на счет неопознанной группы рэкетиров–гастролеров, да и кто будет копаться в подробностях?..
Мечты, мечты…
ФРИДМАН–МЛАДШИЙ
Еще с утра накатило раздражение… Это состояние не отпускало его уже с год, да, где–то так.
И копилось раздражение, как он понимал, уже давно, едва ли не всю жизнь копилось. А сейчас, когда разобрался он в этой своей жизни, когда понял ее всю, раздражение и вовсе не отпускает… Сорок два года. Прожитых бездарно, впустую. Вот они: школа с армейской буквально дисциплиной, пионерлагеря с их тупыми идеологическими мероприятиями — взвейтесь–развейтесь; после — армия: внутренние войска, два года на вышке с автоматом, зековские «пятерки», «мазы» с решетчатыми каркасами, сырая казарма, офицерье, хлещущее водку и отсиживающее свои двадцать пять лет до пенсии по другую сторону забора зоны; опять–таки идеологические выкрутасы о священном долге, об охране мирного сна тружеников; дедовщина, караулы, колючая проволока… Затем Физтех, невозможность устроиться на нормальную работу из–за пятого своего пункта…
Отец с братом уехали, а ему, Валерию, диплом Физтеха мощным стал тормозом: отказ за отказом.
Ну и пошло–поехало: фарцовка, совмещенная с должностями то библиотекаря, то курьера… Хорошо, познакомился с деловыми людьми, стал их подручным и быстренько нахватался знаний в университете подпольной жизни. В двадцать девять лет выбился в крупные цеховики. Чем не занимался: и люстрами пластмассовыми «а ля хрусталь», и брошками–бабочками, и запонками… К тридцати двум «набил» свой «лимон». Хороши были брежневские времена, они и выручили. Денег — только нагнись и собирай. И схема проста: купи всех и делай, что хочешь. Да, славные годы. Но и развратили его, затуманили перспективу. Думал, до бесконечности все так и будет, думал, раз «лимон» в кармане, значит, шабаш, всюду и все можно, и рыпаться некуда. Живи и грейся. А что вышло? Сейчас этот «лимон» — бумага. А жизнь каждодневное ожидание непредсказуемых перемен. Люди в разброде, экономика в развале. Идеологический стержень, выдернутый из общества, превратил его в кисель. У людей открылись глаза на свой рабский труд за жалкие гроши по ударными фальшивыми лозунгами, и промышленность начала стопориться. В воздухе витала угроза гражданской войны, эмиграция нарастала, и Фридман подумал, что не воспользоваться шансом для спасения собственной жизни попросту глупо. К тому же ходить в золоте среди дерьма стало тягостно и скучно. Ему, конечно, было далеко до партийно–правительственной элиты с ее распределителями, заграницами и домами отдыха, но жил он не хуже, пусть за все переплачивал, начиная от колбасы и сигарет и кончая путевками в райский уголок Дагомыса. Но жить так он уже не хотел.
Перестройка открыла ему дверь за рубеж, однако в позитивный смысл каких–либо перемен он абсолютно не верил.
Для воплощения провозглашенных задач требовался качественный скачок, а… кому прыгать? Семьдесят лет поджилки у народа резали, создали нацию инвалидов, какие теперь рекорды?
Прогрессивные кооператоры? Эти вызывали у Фридмана невеселую усмешку. Усматривал он в их рваческом копошении нечто от капитализма начального периода развития, а если так — еще на полвека уготованы стране муки и кризисы… Депутатский телевизионный треп вызывал откровенную скуку, и два пути развития общества усматривал Фридман в данной ситуации: либо к власти придет новоявленный советский пиночет, государство снова утянет в вековую колею централизованного командного управления, либо демократическая вакханалия превратит Союз в странный конгломерат раздробленных и нестыкующихся форм, что устоятся, когда рухнет последний оплот государственного монополистического капитализма, в котором Валерий Фридман родился, вырос и прожил жизнь. Но не скоро рухнет. Много еще слов произнесется, много прольется крови и слез…
Перестройка — пора утраты иллюзий. За это Фридман был перестройке благодарен. Корабль, на котором он плыл, дал течь по всему корпусу, потерял курс, и он, нисколько не смущенный сравнением своей личности с представителями грызунов, бежал с этого корабля на иной по тонкому, готовому в любой момент сгинуть мостику.
Вначале навестил Валерий брата Семена, прибыв в США по гостевому вызову. Сбылась мечта узреть Америку. Погостил бедный родственник у родственника богатого, искупался в океане, побродил по Уолл–стрит и Брайтон–Бич–авеню — двум противоположностям Нью–Йорка, обозрел великолепные небоскребы и огромные мосты — монстры по сравнению с московскими; поел устриц с шампанским, ананасов и киви… И запросился домой.
— Сумасшедший! — выговаривал ему старший брат. — Зачем? У меня отличный адвокат, мы утрясем все с иммиграционными властями, оставайся… Деньги из Союза переправим, найдем концы… Ты же рискуешь жизнью, возвращаясь…
Добрый старший брат включал Валерия в семейный бизнес, решал все проблемы, начиная от жилищной и кончая финансовой, но Валерию роль бедного, пусть и любимого родственника не подходила. Ему требовался иной статус. Поездка открыла глаза на многое. В частности, на то, что Америка — не калач с медом. И с его запросами там только страдать. Нужны деньги. Заработать их в Америке — удача и лотерея. Другое дело — в Союзе. И он сделает их. А уж потом — в зарезервированный рай…