Впрочем, окружавшие их тогда тупые, сытые физиономии, и разевающиеся пасти, выдыхающие вперемешку с пивным и водочным перегарами слова национального гимна, положительных эмоций, право, могли и не вызвать. Да и сам он, Ричард, подумал тогда о некоем «демократическом фашизме», пронизавшем американскую жизнь и во многом соответствовавшим коммунистическим постулатам, также заставлявшим русских горланить «Интернационал» на своих партийных сходках, что по сути мало отличало и тех и других от германских нацистов, голосивших за здравие Рейха и фюрера в своих пивнушках в порыве верноподданического энтузиазма…
Он вообще находил официальное осуждение нацизма, как некий блеф, ведь разноликая Америка, где смешалась кровь всех рас, имела четкий, невзирая на цвет кожи, критерий американского гражданина, слепо обязанного следовать всем канонам определенного образа жизни, что создавало расу определенного мировоззрения, отступление от которого означало невозможность занять какие–либо ответственные позиции в обществе. А что уж говорить об иммиграционных анкетах, предписывающих указать как расовую принадлежность, так и обязывающих новых поселенцев не принимать никакого участия в публичных выступлениях, затрагивающих социальные основы государства или же злободневные аспекты его политики…
В той или иной мере, аналогичные условия преобладали и в остальных странах, причем, не тоталитарных, а просвещенных европейских, а такие же как Германия, Франция и Англия, вообще являли собой образцы несомненного и всестороннего приоритета национального большинства перед какими–нибудь проживающими там неграми, китайцами или даже белокожими иностранцами…
Выходило так, что осуждался не столько фашизм, сколько его откровенная декларация и заимствованные символы времен существования гитлеровской Германии типа свастики.
— … И ты посмотри только на этот мешок с дерьмом, донесся до Ричарда голос отца. — Он пытается изобразить группенфюрера СС! Да от этого актеришки аж через экран несет хот–догами, кока–колой и поп–корном! Его форма — шорты до колен, рубашка цвета «какаду» и кепка с козырьком на затылке… И кроссовки, конечно. Группенфюрер!
— А чем… несло от группенфюрера? — лениво спросил Ричард, усмехнувшись.
— Смертью, — кратко откликнулся отец.
— Папа… — Ричард выдержал паузу. — Твоя любовь к Америке мне превосходно известна. Это… отрицательная величина. Однако — почему? У тебя же сложилась здесь достаточно благополучная судьба, ты не бедствовал…
— Да. Благодаря деньгам, которые увез из Германии и удачно вложил.
— Ты не ответил на вопрос.
— Долгий разговор, — отмахнулся отец.
— Ты куда–то спешишь? У тебя важная встреча? В конце концов, мы не так часто видимся. Можно и поговорить, нет?
— Хорошо. Только выключи телевизор. Ненавижу еврейский кинематограф.
— Еврейский?
— А что в этой стране нееврейское? Здесь всюду власть детей Сиона, милый мальчик. И уж тебе–то это должно быть известно.
— Да, но кино–то причем?
— Еще Скотт Фицджеральд сказал, что Голливуд — сплошной праздник для евреев и трагедия для всех остальных. Кстати, он и был создан евреями, Голливуд. Что ты на меня так пристально смотришь? Тебе нужны доказательства? Пожалуйста. Называй ведущие компании. Поименно.
— «Парамаунт Пикчерс»! — провозгласил Ричард не без иронии.
— Отлично. Основатель — еврей из Венгрии Адольф Цукор, — откликнулся отец.
— «Фокс Филм Корпорейшн»…
— Вильям Фокс. Национальность та же. И тоже, кстати, из Венгрии.
— «Юниверсал Пикчерс», — продолжил Ричард осторожным тоном.
— Лемле, еврей из Германии.
— Относительно «Метро–Голдвин–Мейер» , полагаю, у тебя наверняка имеется козырь?
— Ну, тут уже все ясно из самого названия… А могу и уточнить: Луис Мейер, выходец из России.
— А как насчет «Уорнер Бразерс»? — прищурился Ричард испытующе.
— Братья Уорнеры; папа — польский еврейчик, работал сапожником в Балтиморе. Что, сдаешься? — Он усмехнулся. Вот они и понаехали в Голливуд из своих местечек и гетто… Они были никем, изгоями, американская аристократия их попросту не воспринимала, а всем им хотелось вверх, к власти…
— Не понимаю, — перебил Ричард. — Ребята добились успеха. Стали богаты. Евреи они, или японцы… Мне кажется, тут есть элемент какой–то ущербной зависти…
— О, нет! Дело не в успехе и даже не в путях, каким успех был достигнут. А уж о зависти вообще не идет речи!
— А в чем же тогда суть… претензий?
— В том, что, понимая невозможность достижения ими какой–либо власти, они захотели создать свой мир, в котором чувствовали бы себя всемогущими владыками; мир с определенной системой ценностей, взращенных из их убогой сущности… Ты что–то сказал об ущербной зависти?.. Да, ими руководила именно она, присущая их нации безраздельно. И они создали такой мир — ирреальный мир бредовой «американской мечты», основой которого стал хищный материалиьный расчет, мой дорогой Рихард.
Отец часто любил произносить его имя в германской, что называется, версии, хотя покойная мать, чей род происходил из Англии, отчего–то зачастую противилась такой интерпретации. С легким, но безнадежным укором она также осуждала его непримеримый антисемитизм.
— Их виллы, — продолжил он, — тонули буквально в римской роскоши, об оргиях этих подонков ходили легенды, но да и черт с ними, не в том дело! Не в том, что достигли они своих самых смелейших вожделений!
— Такие вожделения бытуют не только среди евреев, заметил Ричард безучастно.
— Но среди большинства их — повсеместно.
— А как с меньшинством?..
— Как раз к данной теме я подступил, — отозвался отец. — Когда говорил, что дело не в тех позициях материальных, которые евреи завоевали. Капитал — почва политики. Как и пресса, и еще в большей мере — кинематограф, воздействующий уже не только на сознание, но и на подсознание… Тебе не надо, к примеру, пояснять эффект «двадцать пятого» кадра?..
— Не надо.
Ричард прекрасно знал, что,вставленный в киноленту фрагмент, неспособный быть зримо различимым зрителем, оказывает на него, тем не менее, сильнейшее неосознанное впечатление, бесспорной информационной формулой визуально запечатляющейся в мозгу.
— Так вот. Факт достигнутого благополучия их уже не интересовал.
Отец отхлебнул из высокого бокала темно–вишневый глинтвейн. Отблеск пламени от камина розовой тенью скользнул по седине его волос и чисто выбритой, здоровой коже щек. То ли от алкоголя, то ли от волнения, с которым он говорил, внезапно проявился его, казалось бы, преодоленный долгими годами жизни здесь, немецкий жесткий акцент.
— Они, создавшие свою империю, где ковались выпестованные киношные архетипы и даже традиции, обратились к упомянутому тобой меньшинству, кто владел их религиозными постулатами и властвовал над их духовным, вернее же, бездуховным началом. А содержание главного постулата составляла идея, согласно которой все «гои» по рангу своему ниже скотины, ну, а скот, как известно, надо сгонять в послушное стадо… Их кино и стало своеобразным кнутом. И подчинились ему не только американцы, но и европейские арийцы, каждодневно и привычно впитывающие отраву…
— В России американские фильмы почти не демонстрировались, — заметил Ричард.
— Правильно, — кивнул отец. — Я не испытываю симпатий к коммунистам, но в определенный момент они отказались от еврейской верховной роли в своей стране, ибо поняли — иметь в руководстве дегенеративную нацию — значит, обречь себя на полнейшее вымирание. Что там наши концлагеря?.. Эта мразь уничтожила почти всю нордическую элиту славянства, выморив ее эмиграцией, голодом, пьянством и тюрьмами…
Он запнулся. Звенел телефон.
Присев в кресло, стоявшее в дальнем углу гостиной, отец повел разговор с неизвестным собеседником, — вероятно, с соседом, — о пустяках стариковского бытия, а Ричард же погрузился в невольное раздумье над всем им сказанным…
…Примечательно, что на последних заседаниях Государственной Думы ни один русский не выступал против правительства, только евреи. Таким путем большевики пришли к власти, и теперь никакая сила не сдерживала евреев. Они скинули свои маски и установили чисто еврейское «русское» правительство. Приведем имена.