— Ланц?..
— Ага. Бывший монашек, цистерианский послушник. Изгнан из монастыря за грехи плоти. И вообще за мирские желания. А назывался монастырь — Хайгиленкройц. Ну, изгнан, казалось бы, так и ступай в мир людской суеты… Нет, решил он создать собственный орден: Нового Храмовничества. При этом именовал он себя доктором Йоргом Ланцем фон Либенсфельс, утверждая, будто папа его — барон Иоганн Ланц де Либенсфельс, что было полным враньем. Орден духовным своим истоком избрал легенду о Граале, а идеологические направления сводились к идее арийской расы, чья чистота обуславливалась методами строжайшей селекции. Попутно выдвигались идеи стериализации низших рас, создания инкубаторов–колоний для выведения арийского потомства… А после Ланц провозгласил, что орден его — часть гитлеровского движения. Думаю, провозгласил не из соображений конъюнктуры. Гитлер зачитывался его сочинениями еще в пору своей юности, к тому же, еще в начале века они встречались в Вене, ведя заинтересованные беседы… Кстати, он–то, Ланц, купив когдато развалины древнего замка и, приведя их в относительный порядок, создал как бы храм, где проводились магические ритуалы и висело знамя… Интересное такое знамя… Со свастикой.
— То есть свастику впервые использовал Ланц?.. Я имею в виду — в Германии? — спросил Ричард.
— Нет. Возможно, он лишь заимствовал идею. Был у него приятель — некто Гвидо фон Лист — писатель по профессии и оккультист по призванию. Причем, специализацией его был рунический оккультизм. Сам он считал себя выходцем из расы Арманен — расы германских мудрецов, посвященных в высшие мистические тайны. Поговаривали, что обладал он и даром ясновидения, но взор свой обращал не столько в будущее, сколько в прошлое, ища там истоки возникновения высшей расы. И вот, на одном из холмов под Веной, отмечая солнцестояние, он выложил из пустых винных бутылок эту самую свастику, древнейший символ Солнца и жизни. Нельзя с уверенностью говорить о предложении Ланца Гитлеру использовать данный знак в качестве эмблемы партийной, а затем и общенациональной. На авторство подобного предложения претендовал и Фридрих Корн из тайного Германского ордена, стоматолог по профессии. Впрочем, к чему я клоню? Клоню к тому, что имена тех, кто строил фундамент Рейха как оккультного по сути образования, должны были исчезнуть из истории. И чтобы авторство как символов, так и руководящих идей, благодарный немецкий народ без сомнений приписывал фюреру. Тем более, в «Майн Кампф» ему достаточно было только упомянуть, что свастика, мол, отражает победоносную миссию арийца, белый диск, на котором она изображалась, олицетворение националистической идеи, а красное полотнище флага — социальной. Вот и все. Вполне достаточная информация для среднего немца. А всякие предыстории, наводящие на размышления, — излишни.
— Тогда — вопрос, — сказал Ричард. — О твоей личной позиции. Ты поклонник Гитлера или же нет?
— А ты?
— Ни то, ни другое. Я вырос в обществе, где о подобном выборе никто не задумывается. Да и кто здесь что–либо знает о каком–то там Рейхе? Информация соответствует уровню элементарных исторических сведений: да, была война, мы победили; да, нехорошие эсэсовцы уничтожали евреев… Но, с другой стороны, на протяжении всей человеческой истории ктото кому–то сворачивал головы, и Гитлер во многих современных умах — точно такой же энциклопедический персонаж, как Чингисхан или же Тамерлан. А вот относительно тебя дело обстоит иным образом, — ты — носитель конкретного знания, а потому имеешь право высказать мнение уже очевидца событий… Оно–то меня и занимает.
— А мнения как такового и нет… — Пожал плечами отец. — Как нет идеального государства. Нравилась ли мне нацистская Германия? Да. Мое отношение к Гитлеру? Крайне отрицательное. И ответственность за проигрыш войны лично я возлагаю исключительно на него. Он объявил смертный бой еврейству, а пострадали безвинные люди. Он мог найти в лице многих русских союзников, а вместо этого затеял геноцид, не оставляя никому никакого выбора, как только сражаться до конца. А посмотри, что сделала с этим коммунистическим монстром, улучив момент, та же сионистская верхушка тайного мирового правительства… Таковое ты отрицать, надеюсь, не будешь?
— Лично ни с кем не знаком, — сказал Ричард сухо.
— Да, но действует оно твоими руками или же руками твоих коллег. И действует умно. Какого, в самом деле, черта, тратиться на бомбы, снаряды, танки и авиацию? Дешевле купить агентуру влияния в той или иной стране, или же запрограммировать тех или иных личностей для действий в необходимом направлении, и от бывшего врага безо всяких кровавых битв с ним остается всего лишь пшик. Где теперь тот могучий СССР? Где его наука, армия, производство? И, думаешь, можно к кому–то предъявить претензии? Или устроить новый нюрнбергский процесс над ЦРУ? М–да… Филигранная работа.
— Домыслы, — зевнул Ричард.
— Конечно! — подтвердил отец с апатичной хитринкой в голосе.
— А… что же, интересно, с портфельчиком?.. переменил Ричард тему. — Так и покоится под камнем?
— Минуту! — Отец ушел в спальню, откуда вернулся с пакетом фотографий. — Порывшись в нем, вытащил старый чернобелый снимок. — Вот. Можешь взять себе на память. Кстати, именно об этом доме я тебе и рассказывал.
Ричард посмотрел на снимок. На ступенях особняка, под карнизом, стояли, обнявшись, два офицера в немецкой форме, в одном из которых он сразу признал отца.
— Фотография была у меня в бумажнике, — пояснил тот. Совершенно о ней забыл, иначе сжег бы ее еще тогда… Ну, а потом заклеил в обложку книги, решив оставить — все–таки память… Так она со мной и переехала в Америку.
— А кто… второй? — спросил Ричард напряженно.
— Второй — мой тезка… Роланд. Валленберг.
— Тот самый летчик?
— Да… — Отец зябко поерзал в плюшевых объятиях тесного кресла и, вытянув ноги, сцепил на груди пухлые пальцы. — В начале восьмидесятых, кстати, мне довелось побывать в Восточном Берлине. И я, естественно, посетил Карлсхорст.
— Встреча с прошлым?..
— Представь, как будто бы и не прошло почти сорока лет! Там ничего практически не изменилось. Разве что основные жители — русские офицеры, поблизости стоит их воинская часть. В доме же поселился какой–то генерал, так что и речи не могло идти о каких–либо визитах туда… И, значит, Валленберг погиб. Хотя, с другой стороны, если бы он и остался в живых, вряд ли мог претендовать на особняк. Получил бы бетонную социалистическую квартирку…
— Русские скоро уйдут, — сказал Ричард. — Ты можешь претендовать на недвижимость. Подумай!
— Вот тогда–то, — заговорщески подмигнул отец, — ты мне составишь компанию, и мы поднимем плиту… В случае удачи обещаю тебе золотой «Вальтер» и пару кинжалов в качестве сувениров…
— Меня более интересуют рукописи, — отозвался Ричард.
— Возьмешь и рукописи. Правда, к чему тебе эта зараза?..
— Отец уже хотел убрать оставшиеся фотографии обратно в пакет, но, спохватившись, перевернул его, и на стол, звякнув, вывалилась толстая серебряная цепь с кулоном.
Ричард взял ее в руки. Его заинтересовал камень — крупный, красиво ограненный, словно из черного блестящего стекла…
— Амулет Краузе, — буркнул отец.
— Интересно, что за минерал… — Ричард осторожно поворачивал камень кончиками пальцев, рассматривая его на свет.
— Я показывал его многим ювелирам… Ответы получал разные: то ли вулканическое стекло, то ли… что–нибудь заковыристое… Но заключительное мнение единодушное: ни малейшей ценности не представляет.