На втором этаже — следы пожара. Почти уничтожена спальня писателя. Оказывается, изверги-фашисты перед уходом разожгли здесь костер, от которого чуть было не сгорела вся усадьба. Но ее спасли местные жители и красноармейцы-разведчики, специально посланные сюда.
Сторож музея-усадьбы Иван Васильевич Егоров рассказал много подробностей из жизни Льва Николаевича Толстого. С болью в сердце говорил о том, как оскверняли оккупанты могилу писателя — обыкновенный холмик без надгробия и надписей, со склоненной березкой над ним. Рядом с могилой захватчики зарыли около восьмидесяти солдат вермахта. Большего кощунства нельзя было придумать!
Приобщение к величайшей русской святыне, составляющей гордость народов всего мира, над которой так жестоко надругалась фашистская мразь, всколыхнуло сердца и души «нормандцев», вызвало в них особое чувство ненависти ко всему, что породила развязанная Гитлером война. Лев Толстой взывал к миру всеми своими произведениями. Он сеял семена этих чувств и сейчас, много лет спустя после ухода из жизни.
На обратном пути Пьер Пуйяд, чутьем угадывая состояние подчиненных, думал: «Напрасно де Голль старался уберечь нас от идеологического воздействия. В этой стране от него никуда не уйти. Оно здесь везде и всюду, как воздух, которым дышим».
У кюре Патрика были свои тревоги. Он все больше утверждался в мысли, что в России ему делать нечего, тут имеет реальную силу только одна проповедь: бить врага до победного конца!
В штабе полка «нормандцев» ждала сверхсекретная телеграмма. Капитан Шурахов вручил ее Пьеру Пуйяду, как только тот ступил на порог.
«20 мая состоится генеральная инспекция. Генерал Пети», — гласил ее текст.
— Вот это дело! — возбужденно сверкнул глазами командир. — Агавельян, приготовить технику! Лефевр, настроить людей! А это кого вижу? Неужели Жан де Панж?
— Так точно, мой командир, вернулся к вам для продолжения службы.
— Ну, молодец, молодец! Вырвался все-таки из военной миссии. Что ж, дорогой, ты всегда выручал нас, получай боевое задание: «седлай» У-2 и отправляйся в деревню Докудово, там наши видели сверху зеленое поле салата. Привези его, сколько выпросишь и сможешь погрузить, иначе всем нам не миновать цинги, да и инспекцию побалуем лакомством, — хитро подмигнул Пуйяд.
— Будет исполнено, мой командир! — с радостью взял под козырек и щелкнул каблуками лейтенант де Панж.
Генеральная инспекция прибыла точно в назначенный день. И сразу же приступила к работе.
Летчики превзошли самих себя. Они демонстрировали высший класс пилотажа, отличную стрельбу, великолепные посадки. А когда дело дошло до парных воздушных боев, проявили такую виртуозность, такое бесстрашие, что инспектирующие не на шутку встревожились за безопасность «сражающихся». Окончательно доконал их Марки, пройдя бреющим на спине. Его «як» звенел от напряжения, вызванного максимальными оборотами двигателя.
— Остановите полеты! — приказал Пети. — Что толку, если они поубиваются!
А в акте о результатах инспекции он записал: «Для участия в боях полк годится, к отправке на фронт готов».
За обедом гвоздем программы был салат со сметаной. Де Панжа так хорошо приняли колхозницы, что он готов был летать за салатом каждый день.
— Может, не только за салатом? — тоном истинного парижского зубоскала спросил Альбер.
— Представь себе, Марсель, ты прав. Случилась там у меня совершенно неожиданная встреча.
— Ну вот, так бы сразу и начинал. Очень красива она, твоя встреча?
— Да как тебе сказать, красивая — не то слово, необычная.
— Да в конце концов говори толком, с кем ты там познакомился, — не выдержал Жозеф Риссо.
— С председателем колхоза.
— Чем удивил тебя.
— Это — женщина.
— Наверное, покорила красотой?
— Без руки она.
— Бывает, — задумчиво произнес Жозеф.
— Фронтовичка. Водителем была. Боеприпасы возила.
— А награды имеет? — спросил Марсель.
— Орден Красного Знамени!
Вокруг де Панжа столпились летчики.
— Как ее зовут?
— Мария. По фамилии не представилась.
— А где руку потеряла?
— Ее грузовик подорвался на мине.
— Ну, и как руководит колхозом?
— Сдает государству продукции больше, чем до войны, когда в селе было много мужчин.
— Сколько сейчас их осталось?
— Один. Старик конюх.
— Кто же работает в поле, на фермах?
— Женщины, дети. Я видел их: бедно одетые, худые, бледные, а в глазах — решимость стоять до конца.