— Лоран, атакуй! — приказывает он. А сам, вроде бы не заметив противника, идет своим курсом.
«Мессы» клюют на приманку; увернувшись от атаки Лорана, бросаются вдогонку за Риссо.
— Лемар, Менью, — передал командир, — веду за собой двух «мессов». Приготовьтесь.
Жозеф лишь чуть-чуть увеличил обороты, и самолет стал быстро наращивать скорость. Великолепная приемистость двигателя!
«Мессеры», решив, что победа у них в кармане, жмут, как говорится, на все железки. Жозеф избегает резких маневров, но держит преследователей на дистанции, исключающей прицельный огонь. Сквозь дымку несколько слева по курсу уже просматривается пара Лемара. Вот-вот сработает «эффект остолбенения», как любит говорить Риссо. Еще секунду, еще миг — и Риссо резко уходит влево на боевой разворот, а в борта вражеских истребителей вонзаются пушечно-пулеметные очереди Лемара и Менью. Сбиты оба. Сбиты, благодаря исключительным возможностям нового истребителя. И смекалке летчиков, разумеется.
А Робер Марки, этот виртуоз высшего пилотажа, затеял с Ме-109 игру в кошки-мышки. Он мог сразить врага незамедлительно, как только они встретились, но, чувствуя собственную силу, Марки начал затягивать фашиста то на вертикали, то на горизонтали, навязывать ему свою тактику, заставлять действовать против воли. А затем он преспокойно сбил «месса». Но, собравшись возвращаться, увидел, что баки пусты. Доигрался! Пришлось приземляться вне аэродрома. Самолет был поврежден. Узнав об этом, Дельфино чуть не растерзал Марки.
— Кому нужны такие победы?! — кричал он, в гневе сжимая кулаки. — Да за подобные проделки сажают на гауптвахту! Кто даст новый самолет? Будете загорать «безлошадным», пока наберетесь ума!
Марки виновато переминался с ноги на ногу. Ну что он мог сказать в оправдание?
Наутро Робер явился на аэродром без шлема и планшета. Обратился к Пуйяду:
— Дайте хоть какую-нибудь работу, не могу же я бездельничать.
В это время подошел Агавельян:
— Марки может летать.
— Как? На чем? — удивленно спросил Пуйяд.
За ночь мои люди восстановили его «як».
— Ну и черти же ваши люди! Иди, Марки, благодари их.
В тот день Робер, искупая вину, сбил еще два самолета.
Противник начал избегать встреч с Як-3, не суливших ему ничего хорошего. И тогда на доске приказов полка «Нормандия — Неман» появилось чье-то шуточное объявление: «Ввиду отсутствия работы, меняю совершенно новый Як-3 на пишущую машинку, можно — бывшую в употреблении». Одни говорили, что автором этих строк был Риссо, особенно скучавший от «безделья». Другие приписывали их полковому карикатуристу Дешане. Правы были скорее первые.
Дешане рисовал Жозефа Риссо выделывающим акробатические номера на цирковой арене. Под иллюстрацией воспроизводились слова Пьера Пуйяда: «Риссо устраивает в воздухе цирк, от которого врагу ожидать добра не приходится». Дружеские шаржи посвящались также де ля Пуапу, де Жоффру, Карбону, Мурье, Пистраку и другим пилотам, особенно отличавшимся в воздушных баталиях. Они всегда собирали веселую толпу французов, понимающих толк в юморе и умеющих ценить любое проявление остроумия.
Капитану Луничкину, начальнику передвижной контрольной радиостанции, со времени Курской битвы обеспечивающей полк связью, никогда раньше не приходилось принимать у себя столько гостей. Ну, бывало, придут Шик или Эйхенбаум, послушают сводку Совинформбюро, передачу «Сражающейся Франции», чтобы рассказать всем о последних событиях, — и все тут. А в последние дни сразу по нескольку человек, навострив уши, часами сидят у приемника. Одна группа уходит, появляется другая.
— Что-то эфир вас больно стал интересовать. Не надеетесь ли на радиоприветствие от любимых подруг?
— Еще как надеемся! Пусть только союзники в Париж войдут, — отвечали гости.
Этой главной новости — об освобождении Парижа — с нетерпением ждали весь август. Пьер Пуйяд даже приберегал кое-что из напитков и съестных припасов, приговаривая: «Такое событие нельзя не отметить как следует».
Долгожданную новость первым услышал «дежуривший» у радиостанции лейтенант Дуарр. Он заорал будто оглашенный:
— Ви-ва! Ви-ва! Париж взят! Париж освобожден!
Луничкин догадался включить громкоговорители. По всему аэродрому полился звон парижских колоколов. Безо всякой команды утихли все двигатели, прекратился всякий шум и разговоры. Глотая слезы, французы восторженно слушали звуки родной столицы, доносившиеся за две тысячи километров.