– У кардинала, видимо, прекрасные осведомители, – небрежно заметил Арамис.
– То же самое говорил и прежний глава ордена, – охотно согласился иезуит, – он вполне одобрял действия кардинала, платившего жалованье слугам французского короля за доставляемые сведения. Однако в разговоре со мной его высокопреосвященство пожаловался на стеснённость в средствах…
– Он будет получать требуемые суммы из нашей кассы, – перебил его герцог. – В том случае, разумеется, если эта информация окажется ценной.
– Судите сами, монсеньёр: он за несколько минут разъяснил мне то, что я тщетно пытался постичь всю дорогу от Версаля.
– Вернее, он изложил вам свою версию.
– Но версия, подкреплённая столькими фактами и нюансами, может оказаться единственно верной, монсеньёр.
– Объяснитесь, преподобный отец.
– Охотно. Во время вашего визита во Францию Людовик Четырнадцатый готовился к войне с Голландией. Он уже тогда был уверен в поддержке английского флота и хотел только одного – заручиться нейтралитетом Испанского королевства.
– Этот нейтралитет я ему обещал, – кивнул герцог, невольно вспомнив беседу с Кольбером в Блуа.
– Да, монсеньёр, но от чьего имени?
– Разумеется, от имени его католического величества, – спокойно ответил Арамис.
– Но через девять месяцев после вашего обещания произошло событие, разрушившее ряд ваших начинаний, монсеньёр.
– Вы говорите о смерти Филиппа Четвёртого, не так ли?
– Я говорю о смерти отца французской королевы, монсеньёр.
– Но разве моё влияние и могущество ордена умерли вместе с монархом? То, что я обещал от имени Филиппа Четвёртого, я обещал вновь от имени Карла Второго устами вдовствующей королевы и Правительственной хунты. Разве не это – лучшее свидетельство твёрдости наших намерений?
– О, вы безусловно правы, монсеньёр, но намерения его христианнейшего величества оказались далеко не столь тверды.
– Иными словами, союз с Испанией Людовик связывал исключительно с личностью Филиппа Четвёртого?
– Именно так, монсеньёр.
– И он не желает сковывать себя обязательствами перед Королевским советом, правящим от имени наследника?
– Монсеньёру открыто истинное положение вещей.
– Быть может, вы сумеете объяснить и причину этого нежелания?
– Его высокопреосвященство утверждает, что король Франции отказался подписать конкордат из опасения признать тем самым права хунты и других регентских институтов на власть.
Едва уловимое облачко омрачило чело бывшего ваннского епископа, скривившего губы в ядовитой усмешке:
– А если подумать, в хунте могут отыскаться люди, способные усомниться и в правах самого Людовика Четырнадцатого на французскую корону, – прошептал Арамис.
Затем продолжал, обращаясь к собеседнику:
– Итак, кардинал Херебиа всерьёз рассматривает возможность агрессии против Испании?
– Его высокопреосвященство даже упомянул о том, что подробный политический план Людовика Четырнадцатого на этот счёт он передал вашему предшественнику в тот день, когда…
– Да, я помню, – задумчиво оборвал его генерал.
Монах затих, давая начальнику возможность сделать выводы. Молчание длилось довольно долго, после чего герцог д’Аламеда обратился к ночному гостю:
– Часа два осталось до рассвета. Ваша комната готова, преподобный отец. Передохните.
Отец д’Олива бесшумно удалился. Арамис остался один.
«Мой царственный пленник развил, однако, неплохой аппетит, – усмехнулся он. – Едва удержав собственный трон, он точит зубы на чужие престолы. Ну, что ж, королёк, поглядим, куда заведут тебя раздутые амбиции. Ты похоронил ещё не всех четырёх мушкетёров, а я пока не уладил земных дел д’Артаньяна, чтобы последовать за ним…»
Размышляя таким образом, он взял со стола кипу бумаг, без труда отыскав нужный документ и с головой погрузился в изучение объёмистого донесения кардинала Херебиа.
III. Чем были суперинтендант финансов и военный министр Франции в 1668 году
В одном из просторных версальских кабинетов, казавшемся на удивление тесным благодаря громоздкой мебели, никак не вязавшейся с роскошью мраморного камина и расписных потолков, за огромным столом чёрного дерева, заваленным гроссбухами, сидел мрачного вида человек. Удалённость галереи от шумных салонов, по которым сновали бесконечные вереницы придворных, обеспечивала полную тишину, необходимую хозяину кабинета. В конце концов, покой он ценил никак не меньше, чем герцог д’Аламеда.