Доброе летнее солнце приветливо заглядывало в окно, наполняя комнату ярким светом. Наступивший день обещал быть погожим. Внизу мерно дышал океан, поражавший голубизной вод. А мы молча сидели, низко опустив головы, раздавленные тяжестью правды, отравленные ядом бессилия.
Когда-то, скорбный дух, пленялся ты борьбою,
Но больше острых шпор в твой не вонзает круп
Надежда! Что ж, ложись, как старый конь, будь туп,
Ты слабых ног уже не чуешь под собою.
Забудь себя, смирись! Так велено судьбою.
О, дух сражений мой, ты стал на чувства скуп:
Нет вкуса ни к любви, ни к спорту, ни к разбою…
Прощай! – ты говоришь литаврам и гобою;
Там, где пылал огонь, стоит лишь дыма клуб…
Весенний нежный мир уродлив стал и груб.
Тону во времени, его секунд крупою
Засыпан, заметен, как снегом хладный труп,
И безразлично мне, Земля есть шар иль куб,
И все равно, какой идти теперь тропою…
Лавина, унеси меня скорей с собой!
Голос Дианы был глубоким и спокойным, но вся она как-то сжалась, и я видел, как дрожат ее пальцы, бесцельно вертящие какую-то безделушку.
– А жаль, что до этого мы ни разу не поговорили. – По ее лицу пробежала слеза, но она не замечала этого. – Жаль. Вы так заразительно любите жизнь, вам так легко поверить.
Я молча развел руками. Мне тоже было жаль, я не держал зла на Диану, она действительно была жертвой обмана, Судьбы, еще чего-то, сейчас неважно…
– Я по-своему любила Кнута, но последнее время его отношение ко мне резко изменилось. Вам это странно и дико слышать? Но не мне вам объяснять, что, когда защищаешься, все средства хороши. Вы верите мне? Поверьте! – вдруг попросила она. – Мне нет смысла лгать или оправдываться.
Это была правда.
– И все же вам страшно, – почему-то сказал я.
Диана пожала плечами и усмехнулась:
– Это – смерть не для воина, это – смерть для запутавшихся во лжи… Впрочем – бесполезный разговор, лучше в оставшееся время я поведаю все, что знаю о планах Альфреда, вдруг это пригодится.
У меня не повернулся язык сказать, что теперь ее информация вряд ли может быть ценной, и она начала говорить.
Интересным было лишь то, что до последнего времени Альфред не рассматривал Людей как серьезную опасность, и то, что он так переменился к ним, – в некотором роде моя заслуга. Ирония судьбы, как говорили предки – «палка о двух концах».
– Кстати, а сами-то вы уверены в необходимости освободить Гроссмейстера? – вдруг поинтересовалась Диана.
– Да, я знаю все возражения, но верю в силу добра.
– Роскошь, позволительная лишь сильным и удачливым, – грустно заметила она, – Еще раз могу повторить, что завидую вам. Но смотрите, не ошибитесь…
– А почему вы не рассказали о том, что и Эрсин замешан в предательстве?
Она вздрогнула, и лицо ее как-то скривилось.
– Так это он вам рассказал…
– Нет, я и сам многое узнал… Точнее, Эрсин рассказал мне, но позже… Он был сильно потрясен известием о смерти Кнута.
Мне показалось, что Диана вздохнула с облегчением.
– Видите ли, Эрсин, конечно, встречался с Альфредом и даже договорился с ним о сотрудничестве, но пользы от этого черно-красный, как вы его называете, не получил. Эрсин искренне сомневался, что-то искал, мучился. Знаете, он – очень особый Человек, последний историк Человечества, последний хранитель его культуры. Он живет литературой, музыкой, ностальгией по прошлому, порой настолько далекому, что нам и представить тяжело. Он ни в чем не виновен! – с силой проговорила она.
Удивительно, Люди сотни лет могут знать друг друга, но практически так и не узнать того, кто рядом. Меня потрясло поведение Дианы, сочетание несовместимого: лед и огонь, желчь и нектар.
– Можно вас попросить? – Я кивнул. – Помогите Вотану, ему будет очень тяжело. Перед ним моя вина неизбывна. А сейчас оставьте меня на несколько минут одну. Я обещаю, что никуда не денусь, хотя бы потому, что от вас бежать бесполезно, – усмехнулась она и отвернулась к окну.
Солнце слепило глаза, по небу плыли курчавые облака. Красивая и умная женщина прощалась с жизнью. Один из бессмертных готовился к смерти. Я молча вышел, закрыв за собой дверь.