Уезжая, последние гости с чемоданами в руках много раз оборачивались и оглядывались. Они хотели кивнуть на прощание, но увидели лишь тень быстро пролетевшей птицы на блестящем оконном стекле. Мари ушла вовнутрь комнаты. Она села в то же самое кресло, в котором ее найдут люди из ведомства по охране побережья, прибывшие сюда с разрушающим экскаватором, — шуршащие пальцы на коленях, а вокруг шеи цепочка из пустых баночек из-под джема, в которые вложены ветхие вещи — белокурый волос, улыбка, страница из старой школьной тетради. Когда мужчины дотронутся до Мари, снаружи застучит дождь, как будто из мешка посыплются камушки.
Буровая платформа
Лодка покачивается. На сползающих чулках Геккеля обнаруживается рисунок елочкой. Его ботинки сияют от возбуждения. Я схватила его за щиколотки и держу, пока он вытягивается под водой как перископ: почти не стоптанные подошвы ботинок обращены к небу; лицо в центре района его исследовательской деятельности. Когда его левая нога дергается, я вытаскиваю его на борт; дернет он правой, я привязываю к его щиколотке веревку с камнем и бросаю вниз, чтобы он смог донырнуть до зоны полумрака. Но большей частью Геккель ограничивается тем, что можно увидеть под лодкой на глубине не больше длины человеческого тела. У него на голове стеклянный колокол, он основательно знакомится с подводным миром и рисует на ладонях водостойким карандашом все, что колышется рядом с ним. Когда удается что-нибудь схватить, он поднимается с добычей наверх. Чтобы накопить знания, совсем не нужно забираться далеко, считает Геккель, и поэтому мы качаемся в прибрежных водах, а над нами медленно проплывает гряда облаков. Море терпит нас, хотя иногда и помахивает своим подолом, будто хочет стряхнуть нас с себя. Потом вроде бы одумывается: два пытливых глаза, ввинтившиеся, как блохи, в его внутренности, пожалуй, могут и развлечь. Наверху на море, кроме его самого, ничего нет. На горизонте оно выгибается от скуки и прощупывает местность, нет ли где кого, и если там наверху переворачивается корабль, то явно только потому, что море долго оставалось в одиночестве. Под его поверхностью цвета глины живут великая нежность и гнев. Руки из воды хватают Геккеля. Но он не дает сбить себя с толку. Лишь только тогда, когда стекло запотевает изнутри от его дыхания, когда его взор затуманивается от восторга, только тогда он нехотя позволяет моим страдающим рукам схватить его.
Геккель беспокойно вертится. Мне ни разу не удавалось быстро освободить его от стеклянного колокола, когда он выныривал наверх. Я слышу, как он кричит: «Periphylla mirabilis!» Он выстраивает цепь жизни: радиолярии, инфузории, коловратки, фораминиферы, известковые губки, медузы. Ищи, Геккель, странный дух. Среди беспозвоночных он расцветает как роза, готовый к любовным признаниям. Существам, похожим на цветы, он дает имя своей умершей жены. Остальным — придумывает. Море берет на вечное хранение его колышущиеся воспоминания. Он вписывает их туда, как стихи в поэтический альбом, передаваемый по наследству во все новые и новые руки. Мое дело помогать ему, когда он мокрым указательным пальцем перелистывает этот альбом и, потрясенный фейерверком, который производят клетки с момента своего возникновения, отвлекается от своих изысканий. Чтобы пробудить его, я шлепаю его по спине высохшей морской звездой.