— Что мы, собственно, ищем — кусок суши или истину? — спрашивает Хилл.
— Безразлично, — вмешивается Трампер. — В любом случае нам не нужны пробы пород, чтобы выяснить, что находится под нашим килем: смытые водой лица; лестницы, которые поднимаются вверх и обрушиваются в никуда; циклопические массивы, населенные морскими рачками. А где-то между ними растрескиваются улыбки богов.
— Именно так! — говорит Хилл.
— И вот еще что, — говорит Трампер. — Мне сегодня приснился сон: ко мне по водам пришел Платон. Вы, как дети, сказал он, всегда все начинаете сначала. Ваши вопросы относительно Атлантиды доказывают, что вы все еще ничего не понимаете.
— Хо-хо! — иронизирует Ноннеман. — Позвольте напомнить вам некоторые из глупейших ответов: наш коллега, психолог, чье имя вылетело у меня из головы, утверждает, что Атлантида — это великая галлюцинация, так сказать, мифологический кусок балласта, который, как мираж, проникает в сознание. Где много сенсаций, там много денег. Психоаналитики, как известно, разглагольствуют о драме талантливого острова. И даже метеорологам есть что сказать: мнимый континент был не что иное, как область плохой погоды; низко висящие облака напоминают дворцы и горы. Вывод: каждый старый анекдот находит своего слушателя. Только нас, путешествующих с ясным сознанием, а именно — с философскими головами на плечах, никто не считает способными найти ответ.
Снаружи смеркается. Отовсюду в палисадники проникают блеклые отражения новостей. Политики трясут друг другу руки. Спортсмены перепрыгивают через барьеры. Акции поднимаются, чтобы не падать. Я сижу без света. Передо мной лежит исписанный в темноте лист бумаги с водяными знаками. Когда его изготовляли, на нем изобразили парусник, который я вижу, когда держу лист против окна и мерцающих сквозь него отблесков новостей. Корабль светло поднимается с бумаги, представленный в легком движении. На его такелаже ползают три крошечных матроса.
Трампер, Хилл и Ноннеман уже так давно остаются за горизонтом ожидания, что их изображают в книгах не как пропавших, а как утонувших. Но они не погибли. Несмотря на некоторые атмосферные помехи, они диктуют мне по радио свою историю, уносимые в неизвестность ветром и дизелем Лемана в 90 л.с.
— Бортовая программа! — требует Ноннеман.
— Ну, Хилл, как дела с «ОМО»? — спрашивает Трампер.
— Мой корабль доставляет меня к сторожевой вышке, — говорит Хилл, — и оттуда я вижу, как на краю коврика в гостиной усыхают два забытых кресла.
Некоторое время я не слышу ничего, кроме шуршания. Трампер прерывает паузу:
— Платон посетил меня во сне, чтобы сообщить: Атлантида — это термин для обозначения конца света. Однако одновременно это всего лишь эпизод. Он считает, что я должен вглядеться в пустую поверхность воды. Я должен посмотреть на звезды и представить себе, что одна из них, тяжело вздохнув, покидает свою орбиту. Что она падает на Землю и обрушивает тот остров, на котором, как и повсюду, люди жестоко мучают друг друга, в пропасть мифа. Что море смыкается на этом месте, как если бы там ничего никогда не было. И верю ли я в то, что пропавший без вести остров всплывет опять, как утопленник? Я долго лежал в своей каюте, — говорит Трампер. — Луна прокатилась по небу и скрылась за горизонтом. Вода оставалась все той же, то есть бесконечной. Днем у нее цвет разбавленной гущи, по ночам же она становится как чернила в чернильнице. Она лежит, покрыв завесою тайны то, что мы ищем. Я мысленно написал тайное письмо утонувшим. «Вы вырвали у нас кусок времени. Верните его нам обратно».
— Прекрасно, прекрасно, прекрасно! — говорят Хилл и Ноннеман.
Ноннеман добавляет с подтекстом, что так как здесь на рейде все равно ничего другого нет, можно продолжить путь, рассказывая истории.
— Мы делаем приблизительно три узла, — говорит он, — мы движемся вперед.
Трампер громко кашляет. Хилл услышал в словах Ноннемана приглашение и не заставил просить себя дважды.
— Я остановился на коврике, — подчеркивает он.
— Пожалуйста, — говорит Ноннеман.
— «ОМО», — продолжает Хилл, — приближается теперь к обтрепанному краю знакомого мира. Оно тянет по дну невод. В нем я впоследствии найду детали: еловые шишки из свинца, туфли ржаво-коричневого цвета, полосатые обои. Многое из пойманного всего лишь схемы, они меняют свой образ, если пристально вглядываться в них, как пятна, в которых видишь все новые и новые лица. Невод тянется по небу утонувшей местности. На ней детские площадки с крутящимися барабанами и ребенком, который иногда там играет. Отец и мать широко раскрывают руки, когда их ребенок мчится вперед на крутящемся барабане и растет сантиметр за сантиметром. Под конец он видит, как родители становятся все меньше, как они соприкасаются с горизонтом и медленно исчезают. Я стою у руля «ОМО» и приказываю сам себе придерживаться курса. Носовой платок наполняется комнатным ветром.