- Ну, ну, продолжайте.
- Да, собственно говоря, это все, что я могу сказать. Что же касается Оли, то Сашино увлечение свидетельствует только в его пользу.
Афанасий Иванович набил трубку и долго ее раскуривал. Чувствовалось, что разговор ему неприятен, но он честно старается помочь нам.
- Теперь, если позволите, - о Волкове. О нем я знаю очень мало: он у нас недавно. Да и считать Волкова сотрудником нашего музея - явное преувеличение. Он шофер, автобаза прикрепила его к нам. Естественно, не из-за каких-то его особых качеств: просто он работает на самой старой машине. Вы не подумайте, что я жалуюсь, - машина не так уж часто нужна нам, просто я искренне стараюсь осветить все подробности, так или иначе касающиеся этого печального события. Так вот, бывает он у нас редко, только когда что-либо привозит. Но никогда не отказывается помочь и при разгрузке, и в другой работе. Но я с ним почти не общаюсь; знаю только, что он одинок, молчалив и до смешного добродушен. Да вы, Сережа, видели его - типичный пасечник. Что мне в нем нравится: на него всегда можно положиться, и никогда не приходится просить его дважды.
- А какие у него отношения были с Самохиным?
- По-моему, только чисто служебные. Правда, Самохин одно время искал в нем собутыльника, но без особого успеха. Волков довольно сердито отказал ему. И это понятно - что могло быть общего у этих совершенно разных людей? Волков - бывший партизан, герой, честный труженик, а Самохин...
- Так, - подытожил Яков. - Кто там у нас еще?
- Пожалуй, все. Есть еще двое сотрудников, но один из них в Москве, в командировке, и уже давно, а другой - Николаев - болен.
- А что с ним? - на всякий случай спросил Яков.
- Нет, нет, он не будет вам интересен. Он в больнице, ему удалили аппендикс.
- А Черновцова? - вдруг вспомнил я.
- Тетка Маня-то? - улыбнулся Староверцев. - Ну эта если и может убить, то только языком.
- Это мы уже поняли, - согласился Яков. - Ну хорошо, спасибо. - Он встал.
- Позвольте и мне вопрос, - удержал его Афанасий Иванович. - Как мне теперь быть со стендами, которые ободрали, и с экспонатами? Грустно, знаете ли, это видеть. Очень грустно.
- Пока придется оставить как есть, - Яков заложил блокнот ручкой и сунул его в карман. Мы одновременно достали сигареты.
- Постойте-ка, - вдруг оживился Староверцев. - Есть тут у нас еще один: Черновцов, сын тетки Мани. Он иногда помогает ей убираться в музее.
- А почему вы о нем говорите? - спросил Яков, держа зажженную спичку.
- О нем вообще много говорят в Дубровниках - он далеко не праведник.
- Хорошо, - сказал Яков, прикуривая. - Спасибо, мы проверим.
Мы вернулись в отделение. В коридоре, у двери в нашу комнату, стояла обычная садовая скамья. Сейчас на ней, нахохлившись, как воробьи, попавшие под дождь, сидели рядышком Оля и Саша. Мне показалось, они о чем-то спорили.
Яков кивнул Оле:
- Заходите.
Насколько Афанасий Иванович постарел за это время, настолько Оля, если это уже возможно в ее возрасте, помолодела. Перед нами сидела не грациозная девушка, сознающая свою привлекательность, а испуганная, провинившаяся школьница. Она и хлюпала-то носом совсем по-детски, как никогда не будет плакать взрослая женщина.
- У меня к вам только два вопроса, - добродушно проворчал Яков. Вечером, в день убийства Самохина, вы заходили в гостиницу?
- Да, - прошептала она, комкая платок.
- Не слышу, громче. Чего вы боитесь?
- Да, заходила.
- Ну вот, ведь можете! - деланно обрадовался Яков.
Оля улыбнулась.
- И второй вопросик: зачем вы туда приходили? Погромче!
- Книгу хотела забрать, я ее забыла на дежурстве.
- Прекрасно! С вами так приятно разговаривать, что невольно хочется продлить беседу. Придется спросить вас еще кое о чем, вы уж не обижайтесь. - Яков помолчал, побегал глазами по стенам, а потом брякнул: - А какую книгу? Название, автор?
Оля молчала, готовясь зареветь уже в полную силу.
- Неужели не помните? Не может быть.
- Помню. - Она собрала все свои оставшиеся силенки, подняла голову и отбарабанила: - "Три мушкетера" Александра Дюма.
- Отлично! Ну вот и все, - тоном детского доктора ворковал Яков. Видите, совсем просто. Можете идти дочитывать своих мушкетеров. Идите, голубушка, идите.
Яков проводил ее до двери, выпустил и поманил пальцем Сашу.
Разговор с Сашей не получился. Он был сдержан, долго обдумывал ответы. Яков тоже был сдержан, собран, предельно внимателен, но не очень тактичен.
- В день убийства Самохина, вечером, вы были у Староверцева, так?
Саша молча кивнул.
- Мне повторить вопрос? К сожалению, ваш ответ нельзя зафиксировать.
- В день убийства Самохина, вечером, я был у Афанасия Ивановича Староверцева. Это могут подтвердить
- Воронцова Ольга Алексеевна была с вами?
- Да, - монотонно пробубнил Саша. - Ольга Алексеевна Воронцова была с нами.
- Она никуда не отлучалась, скажем, часов около восьми?
- Около двадцати часов московского времени Ольга Алексеевна отлучалась. Она ходила в гостиницу за забытой там книгой. - Саша быстро приходил в себя.
- За какой?
- Может быть, - не выдержал я, - может быть, за "Черной перчаткой" Одоевского?
Саша молчал.
- В каких отношениях вы находитесь с Воронцовой? - грубо спросил Яков.
- В хороших! - разозлился Саша. - Вас устраивает такой ответ? Или нужны подробности?
Яков положил перед ним перчатку и копию записки.
- Ну и что? - нагло спросил Саша.
- Записка, засунутая в эту перчатку, лежала под трупом Самохина. Это ваш почерк - вот акт экспертизы и ваши отпечатки пальцев.
- Ложь! - вскинулся Саша. - Там нет никаких отпечатков, я писал записку в перчатках.
- Объясните, что это значит?
- Да ничего не значит, просто валял дурака.
- Неплохое развлечение, гимнастика для ума, да?
- А вы что, никогда не валяете дурака? Тогда мне вас жаль.
- Не валяю, - отрезал Яков. - Потому что я и так слишком часто имею дело с дураками. Все, все, идите.
Выходя, Саша едва сдержался, чтобы не хлопнуть дверью.
- Это не он, - сказал Яков, едва за Сашей закрылась дверь. - И говорить с ним сейчас бесполезно: он изо всех сил старается выручить Олю, а врать не умеет, и потому наколбасит так, что и сам запутается, и наши бедные головы вконец задурит.
- Самохин недавно из заключения, - напомнил я. - Так что не исключена, положим, месть. Или дружки, или пострадавшие - такие случаи тоже бывают: сочли, например, наказание слишком мягким. Это придется проверить.
- На всякий случай я уже наводил справки: его преступление не исключает такой возможности.
- Будем считать это первой версией? Хоть что-то соберем.
- А второй - этот мушкетер все-таки. Эх, если бы не его алиби.
- Нет у него никакого алиби, - буркнул я. - Он тоже отлучался. Сразу же, как только Оля вернулась.
Яков вытаращил глаза.
- И ты молчал?
- Молчал. И сейчас бы не сказал, если бы не считал Сашу в полной безопасности. Ты, Яша, прости, но для тебя главное - закончить дело, и поскорее. Ты прешь как буйвол. В нашем деле нужно быть особенно бережными с...
- Все, Серега, - не дал мне договорить Яков. - Собирай барахлишко и... к чертовой матери отсюда! А я еще вдогонку цидулю твоему начальству направлю, сообщу, как ты тут оправдываешь высокое доверие.
- Да не может этого быть! - закричал я, теряя терпение. - Неужели ты не понимаешь?
- Может, все может быть! - жестко отрезал Яков. - "Покойник не был нравственным человеком" и мог жестоко оскорбить девушку. А у таких, как твой подзащитный, которому ты, кстати, стал сообщником, свои понятия о чести. И о том, как надо ее защищать, особенно когда это касается дамы сердца. Оля могла умышленно назначить свидание Самохину в твоем номере и, убедившись, что он там, сообщить об этом Саше, а тот его... - Яков выразительно щелкнул пальцами и, помолчав, добавил: - И я могу его понять. Да, его я могу понять. А тебя - нет. Собирайся и мотай отсюда.