Вход в тир пока не переделывали, так все и осталось, как раньше было, — решетка вокруг склепа, а за ней — двери, кованые, мрачные, тяжелые. Сейчас все они — враспашку, и уже на улице слышны звонкие щелчки духовушек, смех, а то и крепкое словцо. Старики на эту затею ворчали кладбище все-таки, пусть и давно заброшенное, но, как говорится, последний приют страждущим, да и непростое — при церкви оно. Но молодежь это мало трогало, однако надо сказать, что хотя и провели сюда электричество, вечером, как стемнеет, народу в подвале всегда поменьше было — мальчишки в основном резвились, из самых отчаянных.
Сегодня в тире сам председатель командовал: очередь установил и пульки раздавал. Андрей сквозь мальчишек еле к нему протолкался.
— Здорово, Андрюха! — сказал Иван Макарович. — Ну-ка, огольцы, пустите милицию пострелять, пусть первый класс покажет.
Андрей выбрал фигуру "несуна" — маленького человечка с громадными лапами, в которых он тащил ящик с надписью "гвозди", — вскинул легонькое ружье и выстрелил: перед воришкой опустилась тюремная решетка, ящик с гвоздями исчез, и стало очень похоже, что человечек обескураженно разводит опустевшими руками. Кто-то засмеялся и сказал: "На Паршутина похож!"
Иван Макарович сдал свой пост кому-то из дружинников, взял Андрея под руку и повел его наверх.
— Хочу посоветоваться с тобой. Косить скоро начнем…
— А я тут при чем? — удивился Андрей.
— Дело мы одно в правлении задумали, секретное. Сейчас расскажу надо, чтобы без свидетелей.
Они вышли из тира, прошли немного по улице и сели на лавочку под ветелкой Петрухиных — она во всем селе самой развесистой была и вроде даже общественной считалась.
Иван Макарович свои длинные ноги чуть не до дороги вытянул, закурил с удовольствием и вот что сказал:
— У нас самые лучшие травы где? Правильно — на островах. А добираемся мы до них в последнюю очередь, когда перестоят и нахохлятся, если вообще до них руки доходят, верно? Педсовет тут интересное дело предлагает: вроде как боевой десант высадить туда, из пионеров и комсомольцев. Конно-шлюпочный сеноуборочный отряд, во! — Иван Макарович когда-то служил во флоте, и с той поры осталась в его характере некоторая бесшабашность и склонность к авантюрам. Правда, в отношении сугубо хозяйственной деятельности это не проявлялось, напротив, тут он был расчетливо-скуп и по-крестьянски осторожен. Цену труду и копейке хорошо понимал.
Затея тем не менее Андрею понравилась. Если все обдумать и подготовить, большая польза могла получиться.
— Бугрову я уже поручил шалаши наладить, а всадники наши на своих лошадях и косилки потаскают, и грабли конные у нас где-то еще есть. Скажи — здорово?
Тут из тира быстрой стайкой мальчишки по своим делам пронеслись. Среди них Вовка — старый приятель и помощник Андрея. Но сейчас он его даже не заметил — так был спором увлечен. Андрей только край их разговора ухватил.
— …А я стрелял из автомата, — горячо хвалился парнишка городского вида. — У отца, на полигоне.
— Подумаешь, — отрезал Вовка. — Если захочу — тоже постреляю.
— Палкой по забору, — презрительно уточнил городской парнишка. — Кто тебе автомат даст?
— Захочу — свой буду иметь, спорим?
— В вашем сельпо купишь?
— Знаю, где достать…
Андрей проводил их взглядом, посмеялся вместе с председателем. С этим фантазером и путешественником Вовкой не только родителям, всему селу нескучно было. Парень он был хороший, но уж больно его в дальние края тянуло, на подвиги звало: то в Сибирь, на стройки, нацелится, то на зимовку в Арктику, то воевать за какую-нибудь маленькую страну — Андрей не раз его уже с транспорта снимал, не раз с ним беседовал, но никак Вовка свой характер угомонить не мог. Во все секции и кружки записался, исправно их посещал и говорил, что путешественнику все надо уметь: и верхом проскакать, и из ружья метко бить, и машину водить — знать, упорно готовился в новые бега.
Нынешней весной Андрей его со льдины снял. Пока главный лед шел, Вовка где-то свою льдину до поры заботливо прятал и в удобный момент на широкий простор вывел. На льдине палатка стояла, прорубь была сделана, колдунчик из полосатой штанины на мачте и флажок с буквами СП (то ли Северный полюс, то ли синереченский пароход, понимай, как знаешь), словом, все как положено. Сам Вовка у входа в палатку сидел и над примусом, нахохлившись, руки грел.
Все село тем временем на крутой берег сбежалось, все молча стояли и смотрели, как Вовка мимо медленно проплывал и как, поравнявшись с ними, встал и шапкой начал махать: прощайте, мол, люди добрые, зовет меня нелегкая и опасная судьба исследователя.
Хорошо, у Степки Моховых моторка уже отлажена была. Они с Андреем ее в воду бросили и догнали "исследователя". Вовкин отец тут уж не выдержал за вожжи схватился, и Вовка поклялся, что до шестнадцати лет из дома ни ногой. Никто, правда, этой клятвой не успокоился, да и сам Вовка в первую очередь. Не такая была натура, чтобы спокойно жить.
Вечером Андрей с Галкой на свадьбу пошли — Галкина подруга замуж вышла, а они у них свидетелями были.
Вышли задолго до нужного часа и не спеша прошли все село. Андрей его сильно любил — и людей, что здесь жили, и дома, что здесь стояли, — не бог весть какие затейливые, да свои, родные, и колодцы, и сады — тоже непышные, но все-таки и с яблоками, и с цветами. А больше всего он любил деревенские старые ветлы. Такая у каждого дома стояла — развесистая, уютная, похожая на добрую бабушку, а под ветлой обязательно лавочка, до лакового блеска отполированная портками и юбками. Сколько важных семейных дел обговаривалось под их ласковой листвой, сколько обсуждалось новостей и принималось важных решений, каких только сплетен не рождалось и приговоров не выносилось…
Самая приметная ветла была у Петрухиных — старше всех, пожалуй, и скамейка под ней особая, кругом ствола сделана из четырех досок. Говорили старики, что под этой ветлой первые колхозные собрания проводились, говорили также, что в ее стволе пять или шесть кулацких пуль сидело…
Одну только ветелку Андрей не то что не любил, ненавидел лютой ненавистью. Стояла она за околицей, в укромном местечке, и под ней издавна повадились собираться синереченские мужики после получки. В ее дуплистом стволе всегда хранились стаканы и даже можно было небезуспешно поискать нехитрую закуску, а густая широкая крона дерева гарантировала необходимый комфорт для "душевных бесед" в любую погоду — и в жару, и в проливной дождь.
Андрей что было сил боролся с этой стихийной "точкой". Нельзя сказать, чтобы вовсе уж безуспешно. Остались ей верны немногие Куманьков-старший, Паршутин, Гуськов и Шмага. Но это были стойкие "бойцы", из них ядро состояло, а уже вокруг него попеременно группировались те и другие.
Не было бы жаль, срубил бы Андрей вековое дерево, да понимал — не в дереве дело. Это не пожалеешь — срубишь, другое найдут. Не ходить же за ними с топором.
Галка его заботы давно уже как свои к сердцу принимала. И тут, когда к Калинкиным на свадьбу шли, сама предложила: "Заглянем, Андрюш, под ветелку?" Андрей согласился, тем более что день был воскресный и лишняя проверка не помешала бы. Правда, догадался он еще, что Галке наедине с ним немного хотелось побыть и повод она нашла самый для него удобный. Догадался и оценил. Он давно уже на Галку другими глазами глядел, все понять старался, откуда у этой болтливой и веселой девчонки столько такта душевного и ума женского, взрослого, твердого. Совсем другая Галка стала.
Они почти до ветелки дошли, а все еще непривычно и подозрительно тихо кругом было. Хотя, конечно, какой смысл под ветелкой мужикам собираться, если свадьба в селе — лишний стакан всегда найдется и закуской доброй не обнесут.
Андрей уже обратно хотел завернуть, и вдруг шорох какой-то послышался.
Надо сказать, что здесь еще потому удобное место было, что ветелка на чистой полянке стояла и кругом нее, кроме травы, ничего не росло, а подальше теснился густой и высокий кустарник. Так что незамеченным близко никто подойти не мог, и в то же время при тревоге легко было в кустах рассредоточиться, опасность переждать, а когда она минует, вновь под деревом сгруппироваться. Андрей все эти хитрости давно изучил и потому приложил палец к губам, сделал несколько осторожных шагов и отодвинул чуть в сторону одну ветку.