— Ну-ка, помоги мне, — сказал Павлик, держа в руках поднос с кофейником и чашками. — С этого стола все — на тот, лыжи — в угол, два кресла освободи. Да прямо на пол. Отлично! Пролезай туда и бери поднос. Время есть — посвятим его кайфу. Как говорили мудрые древние азиаты, знаешь? Эх, ты! Только тогда мы живем, когда испытываем наслаждение. Вот! Я, конечно, слова переврал, а за смысл ручаюсь.
Он пробрался к окну, задернул шторы и щелкнул невидимой кнопкой. Комната озарилась каким-то волшебным мягким светом, по потолку забегали, подчиняясь строгому ритму одновременно зазвеневшей музыки, разноцветные блики, все время менявшие свою окраску… Несколько оригинальная обстановка для допроса.
— Нравится? То-то. Своими золотыми ручками сделал. А стоила ужас каких денег! — Он налил кофе в чашки. — Бери сахар. Сливки принести? Может, коньяк? Или тебе нельзя? На службе. А мне можно? Ну я одну, ладно? Знаешь, голова тяжелая. А мне на работу. И разговора не получится, еще напутаю что-нибудь, а тебе отвечать.
— Павел Мстиславович… Ну, хорошо — Павел… Скажи мне, как, по-твоему, могла пропасть шпага из вашего дома?
— А я откуда знаю? Я ее и не видел толком — герр профессор так над ней трясся, что даже сам ее на антресоли упрятывал. А маман ему светила, он хихикнул. — Как-то я хотел шпагу Ленке показать, так маман такой демарш устроила (она это умеет), я даже испугался. Романс Булахова!
Что-то кольнуло меня — я еще не понял, что именно, но внутренний приказ насторожиться почувствовал.
— А когда это было?
— Да разве я помню? А, постой… Ленка тогда на первенство вузов сражалась, выиграла и вышла в финал. Я еще одну приму. Ладно?
Я не успел его остановить — он быстро опрокинул рюмку и запил коньяк кофе.
— Послушай, Павел, а почему ты так называешь Николая Ивановича — герр профессор?
— Дразнилка такая. Как-то услышал — маман кому-то по телефону отвечала, что"…герр профессор обещал быть сегодня к обеду и надеется…". Мне это страшно понравилось, и я его теперь так зову. А он злится.
— Николай Иванович у вас свой человек в семье…
Павлик усмехнулся ядовито.
— Он говорит, что к нему часто приходили коллекционеры, интересовались шпагой. Ты никого из них не видел?
— Одного видел. Он к нам приходил, маман тыкву в подарок приносил. Горский князь.
— Как он выглядит?
— Пузечко.
— Так.
— Усы, кепка, нос.
— Все?
— Портфель с деньгами.
— Это не примета. Фамилию не знаешь?
— Точно не помню. Какая-то неприличная, похожа на Гельминтошвили. Или Аскаридзе.
— А ты не врешь?
— Я никогда не вру. — Он весело рассмеялся. — Я только ошибаюсь.
— Ну если так… — Я помедлил. — Если так, скажи, где ты был позавчера вечером от двадцати до двадцати четырех?
Павел внимательно посмотрел на меня, как-то по-собачьи склонил голову к одному плечу, к другому и выпалил:
— Не скажу. — И опять засмеялся, очень довольный.
— Ну, хватит, — зло сказал я, вставая. — Собирайся.
Павел не испугался, не растерялся — он искренне огорчился:
— Ты что — обиделся? Как жаль — ты мне очень нравишься. Давай с тобой дружить, а?
Я заметил, что он очень быстро опьянел: то ли он вообще очень мало пил и был непривычен, то ли уже наоборот.
— Знакомых у меня — во, — он развел руками и уронил что-то на пол, а друзей нет. Ты будешь за меня заступаться, ладно?
— Кто же тебя обижает?
— Все меня обижают. В детстве, к сожалению, мало били, зато теперь достается. Даже зуб выбили. Хочешь, я тебе про свою жизнь все-все расскажу? Тебе жалко меня станет, какой я несчастный… Ты многое тогда поймешь. Я почему-то верю тебе.
Павел пьяно валял дурака — это ясно. Но в то же время он и в самом деле совершенно одинок, несмотря на все свое обаяние, растерян. Видимо, наступил тот час, когда он старается понять, что с ним произошло, как произошло и можно ли еще хоть что-нибудь поправить. И хотя я пришел к нему с конкретной целью, прервать его у меня не хватило духу — мне было действительно его жаль. К тому же это был тот случай, когда официальный допрос все равно ничего бы не дал.
Я не стану здесь приводить подробности биографии Павлика, отмечу только то, что наиболее ярко характеризует обстановку, в которой формировалась его личность, и то, что может заинтересовать читателя.
— Школу я кончил — вот так, с золотом. Все знал, все умел, и все меня любили. И конечно, по тятенькиным стопам — в театральный. Там сказали: обаяния у вас — во! — тонны, а таланта — ни грамма. Тятенька было зашумел, но герр профессор предложил свой сельхозвуз. Ну не в армию же идти!