Глава 2
На следующий день, утром, до прихода профессора Яков позвонил в отделение межведомственной охраны:
— Следователь районного управления Щитцов говорит. Дайте мне справочку, пожалуйста. У вас под охраной квартира Всеволожских… Да, по Весенней улице, восемь, сто шесть. Совершенно верно. Хорошо, жду… Что интересует? Позавчера вечером, пятнадцатого числа, кто снимал ее с охраны? Дважды? Подождите минутку. Так, так. Вы уверены? Ну, ну, не обижайтесь. Спасибо.
Яков положил трубку:
— Вот так, Серега. Квартиру дважды снимали с охраны в тот вечер: хозяйка — в двадцать три тридцать, а до нее — в двадцать один ноль-ноль мужчина. Понял?
— Здорово, — сказал я. — Это теоретически мог быть профессор…
— Или Павел, сын Всеволожской, — добавил Яков, — или третье, неизвестное, постороннее лицо.
— Только не постороннее. Снять квартиру с охраны может лишь очень близкий к семье человек. К тому же он должен был точно знать, где лежит футляр, согласен?
— Пожалуй. Не могу пока тебе объяснить, но мне все кажется, что в этой истории с самого начала что-то не так, очень неправильно. Посылка неверна. А мы пытаемся, исходя из нее, сделать выводы. Вопросов тьма. Почему, например, тот, кто похитил шпагу, оставил футляр? Почему он потом пришел за ним? И одно ли это лицо?
— Скорее всего — да. И опять же это должен быть свой человек Всеволожским — раз уж ему было известно, что шпага хранится не на квартире профессора, а у них — и где именно, раз уж он был так уверен, что в любой момент может, украв предварительно шпагу, забрать и футляр…
— Стоп! — сказал Яков. — Он взял только шпагу, чтобы ее исчезновение возможно дольше оставалось незамеченным. Время надежнее всего убирает следы. Или он еще не нашел канал сбыта. Или окончательно не договорился о цене. Или нынешний владелец шпаги знал, что она должна быть в футляре, и потребовал полный комплект. Бесспорно одно — шпагу он брал не для себя.
— Почему ты так уверен?
— Не знаю, — рассердился Яков. — Честное слово, не знаю. Но уверен. Ну-ка, закрепим урок. Повтори, что я сказал.
Я послушно начал говорить:
— Человек, близкий к семье Всеволожских…
— …Или ее член…
— Да, или ее член… Во всяком случае, пользующийся неограниченным ее доверием, выбирает благоприятный момент и похищает шпагу. Позавчера в двадцать один ноль-ноль он вновь проникает в квартиру Всеволожских, забирает футляр…
… - Вкладывает в него шпагу, щелкает замочками и передает эти бесценные предметы в другие руки. И где теперь шпага — одному богу ведомо. И нынешнему владельцу.
— Так чего же проще? Чего мы ломаем голову? Давай найдем его, и он ответит нам на все вопросы. Ага?
— Ага.
Не могу не похвалиться, что примерно так и было на самом деле. Мы угадали практически все. За исключением одной мелочи. Но, конечно же, тогда мы этого не знали.
В дверь постучали, и вошел профессор Пахомов. Выглядел он гораздо хуже, чем вчера: осунулся, побледнел, постарел — видимо, провел нелегкую ночь. Но самое неприятное — он был как-то уж очень спокоен, равнодушен, будто внутренне махнул на все рукой и решил безразлично ждать любого конца этой невеселой истории.
Не знаю, заметил ли Яков его состояние, но, во всяком случае, он этого не показал и решительно приступил к делу:
— Прежде всего, профессор, попрошу вас дать подробное описание шпаги и футляра, чтобы нам иметь четкое и ясное представление о предмете розыска.
— Это нетрудно, — вяло отозвался Пахомов и, как и в прошлый раз, попросил воды: то ли все-таки волновался, то ли просто профессиональная привычка преподавателя.
— Шпага очень красивая. Эфес ее сделан в виде медной змейки — когда берешься за рукоятку, она как бы охватывает руку. Змея обвивает чашку, и из ее раскрытой пасти выбегает клинок. Он довольно узкий, блестящий, с гравировкой, с девизами…
— С какими именно? — перебил Яков.
— Я плохо помню латынь, — несколько смутился профессор. — Один, на правой стороне клинка, мне переводили как "Счастливы обладающие", а другой — "Мое смертельно жало". Кстати, кто-то, сейчас не вспомню, говорил, что в одном из девизов имеется ошибка в написании. Но это, я полагаю, несущественно… Да, хвостик у змеи отломан, а в торец рукоятки вправлен красный камень, вернее всего — рубин.
— Хорошо, — сказал Яков, — приметы совершенно неординарные. Как говорится, каждая из них — особая и может служить несомненным признаком данного предмета…
Он едва удержался, по-моему, чтобы не добавить: "…как сказали бы Брокгауз и Ефрон".
— Теперь о футляре. Догадываюсь, что это не просто картонная коробка, верно?