Курчавый красавец Кочкин, хорошо освоившийся с ролью уважаемого человека, привыкший быть в центре внимания, не смущаясь, поднялся на сцену, поздоровался со всеми за руку, уверенно стал за трибунку. Эффектно жестикулируя, он толково рассказал о своих методах, поделился очень дельными соображениями, дал хорошие советы молодым трактористам. В зале шелестели бумажки, бегали карандаши, потянулись вверх руки. В заключение Кочкин, исчерпывающе ответив на вопросы, на правах знаменитости мягко пожурил колхозное начальство за какие-то организационные неувязки в прошлую уборочную, снизившие показатели его звена, и под аплодисменты весело пошел было со сцены…
— Погоди, постой-ка здесь, — остановил его Иван Макарович. И обратился к залу: — Хорошо выступил звеньевой Кочкин? Я тоже так считаю. А теперь познакомимся с другим его "выступлением", которое состоялось на днях здесь же, в клубе. — Председатель кивнул Богатыреву. Тот завертел рукоятку — опустил экран.
Когда погас свет и на экране вспыхнули отснятые сельским кинокружком кадры, где Ванюшка Кочкин в пьяном виде "качал права" у входа в клуб, в зале грохнул и резко прервался, будто мертво наткнулся на что-то, всеобщий хохот. На глазах у всех молодой, умный, передовой человек превратился в тупое, злобное и упрямое животное, которое, тараща затянутые тяжелым хмелем глаза, куда-то бессмысленно рвалось, кому-то грозило и, казалось, ненавидело весь белый свет. Невозможно было поверить, что это улыбчивый, добродушный и сметливый Ванюшка Кочкин.
— Узнаете? — послышался голос председателя. — Вот и я не узнаю. Что же вы дальше-то не смеетесь?
Вспыхнул свет, и все, как один, перевели дыхание. На Ванюшку старались не смотреть. Он тяжело спрыгнул со сцены и, спотыкаясь, пошел по проходу к двери, оглянулся на пороге, хотел что-то сказать — перехватило горло. Махнул рукой, вышел. По залу опять пронесся тяжелый общий вздох.
— Ну что — пошлем звеньевого Кочкина в Москву? Послужит его опыт на общую пользу? Больно и горько, товарищи! Стыдно в наше горячее время опускаться до такого первобытного скотства, порочить высокое звание Человека! — Иван Макарович подошел к краю сцены. — Правление, партийная организация и общественность решили повести самую беспощадную борьбу с пьяницами, всеми мерами будем пресекать это гнилое явление! Сегодня после собрания наши активисты вывесят в фойе, напротив красной доски Почета черную доску с "живописными" портретами особо выдающихся по части выпивки граждан. Пусть все на них смотрят, пусть сами они любуются, как своим мерзким видом и состоянием позорят доброе имя советского крестьянина. Председатель перевел дух, опять потер лоб, будто мучился головной болью и она мешала ему вспомнить главное. — Это моральная сторона дела. Посмотрим теперь на него и с другой стороны. Начну с примера. — Он нагнулся в зал, вытянул вперед палец, словно погрозил. — Вот ты, Василий, еще со школы, знаю, мечтаешь о мотоцикле с коляской, так?
— Ну так, — подтвердил смутившийся, готовый к подвоху парень. — И что тут такого недопустимого?
— Вот что: штаны ты себе с кожей на… этом самом месте достал, горшок для головы у тебя давно в красном углу висит и куртка есть непродуваемая, верно?
— Ну верно…
— А мотоцикл где?
— Так не заработал еще, товарищ председатель, — протянул осторожно Василий.
— Не заработал? Ну-ка, главный бухгалтер, сделайте нам, пожалуйста, справочку.
Коровушкин резким кивком стряхнул со лба на нас очки, перебрал лежащие перед ним листочки, выбрал нужный и огласил заработки колхозника Кондратьева Василия Николаевича за последний год.
— На такие деньги, — подытожил председатель, — ты бы уже, если надо, паровоз мог купить.
В зале недружно, настороженно засмеялись.
— А ты, Петрович, громче всех зубы скалишь — весело тебе. Тогда почему твоим ребятам невесело? Почему они каждый вечер ко мне на телевизор бегают? Во-первых, потому, что детские передачки им интереснее смотреть, чем твои концерты, а во-вторых — бухгалтер, огласите справочку… Вот видишь, Петрович, по твоим заработкам уже давно положено иметь не то что простой, а даже цветной телевизор, да и еще многое полезное в быту.
В зале нарастало волнение. И если где-то вспыхивал смех — то неуверенный, вызванный притворной бравадой; его быстро гасили серьезные взгляды односельчан. Кто-то уже не выдержал — понял, что и его коснется невыносимо откровенный разговор — согнувшись, стараясь не топать, шмыгнул к двери.