Землемер ездил на велосипеде со звонком, носил коротенькие пузырчатые брючки гольф с застежками под коленками и занимался редким тогда спортом боксом, прыгал в длинных трусах по двору, приседал и махал руками. Муж Евменовны, тихий простой паренек с древним именем Елпидифор (Пидя по-уличному), долго терпел такое нахальство, лестное его молодой взбалмошной супруге, и наконец по-мужицки просто и добротно, без разговоров и выяснений, отлупил землемера, несмотря на его бокс. Тот быстро собрался и уехал на своем велосипеде, но долго потом слал письма, адрес в которых указывал правильно, а милого сердцу адресата подписывал неизменно: несравненной Афродите Синереченской. О романе, конечно, знало все село, и сверстницы ехидно до сей поры звали Афродиту Евменовну Фронькой-землемершей.
Сегодня, в приемные часы, которые Андрей специально, чтобы люди не отрывались от работы, установил в вечернее время, она явилась первой, прикрыла за собой дверь, на цыпочках подобралась к столу, села, оглядываясь.
— Ну, — вздохнул Андрей. — Выкладывайте, гражданка Чашкина, свое важное дело.
— Да я, Андрейка, уж по другому вопросу. Тому делу, пока ты ездил, давно срок вышел. Хочу помочь тебе — сведения сообщить, очень секретные. Она опять опасливо оглянулась, зашептала: — Жилец-то мой, что сегодня поселился, ребята говорят, вражеский человек, разведчик. Они его на речке еще захватить хотели и к тебе доставить, а он их всех раскидал и вырвался. Да ты не переживай — я его в горнице заперла. Пойдем, арестуешь. Видишь, вот и тебе от меня помощь вышла. Я-то всегда добро помню. Ты меня два раза выручал, теперь мой черед пришел. А как же?
Ах, как хотелось Андрею хватить кулаком по столу, гаркнуть позлее, чтобы выскочила Евменовна за дверь и дорогу навсегда к нему забыла. Но он внешне и бровью не повел, глазом не моргнул.
— Спасибо, гражданка Чашкина. Вы посидите там, во дворе. Я прием закончу, — в голосе его помимо воли прорвалась грозная нотка, — и пройду с вами, разберусь.
Бабка поняла его по-своему, согласно закивала головой;
— Разберись, разберись построже, чтоб ему неповадно было…
Последней несмело вошла Дашутка. Со дня ареста Семена они почти не встречались. Дашутка несколько раз ездила в район — следователь вызывал, была и на суде, но с Андреем на эту тему они не разговаривали — неловко было, да и ни к чему теперь вроде.
Андрей посмотрел на нее, увидел, как она заметно пополнела и как похудела на лицо, и вдруг с радостным облегчением спохватился, что сердце-то его почти спокойно, только бьется в нем добрая человеческая жалость, вызывая лишь одно, понятное и простое, желание — помочь тому, кто попал в беду.
— Здравствуй, Дарья Михайловна. Садись, что же ты?
— Насиделась уже за день. — И в ее голосе Андрей тоже уловил ту легкую дружескую простоту, которой давно не было между ними. — Меня ведь председатель с полевых работ освободил, в контору направил, говорит, вредно тебе. Как будто понимает что. Сильно заметно уже, да?
— Ну так что? — немного смутился Андрей. — И так все уж знают.
Помолчали легко, без тягости. Дашутка водила пальцем по краю стола, вздохнула:
— Андрюш, я зачем пришла-то, от Семена ничего нет? Не писал он тебе? Или ты, может, по службе что знаешь?
Андрей подумал секунду и протянул ей письмо Семена. Дашутка читала, всхлипывая.
— Жалко мне его. Ой, как жалко, дурака! Ты, Андрей, очень плохо о нем не думай. Он ведь просто глупый еще, взрослеет медленно.
— Смотря в чем, — вырвалось у него.
Дашутка не обиделась, улыбнулась так спокойно, с таким мудрым превосходством взрослой женщины, почти матери, что Андрею стало стыдно.
— …Ты мне вот что скажи, как ему писать, куда? — Дашутка встала, положила письмо на стол. — А раньше его не выпустят? В конторе говорят; если хорошо ведут себя, так их раньше выпускают, верно?
— Случается: условно-досрочно. Но сейчас рано об этом говорить.
— Ну, узнай при случае, ладно? Ведь даже прокурор на суде просил, чтобы ему дали… как это? — ниже нижнего, что ли, предела? И адвокат говорил, что это не убийство, а преступная неосторожность.
— Эх, Дашутка, доброе сердце у тебя. Хорошо Семену за тобой будет жить, надежно.
— Ничего, Андрей, и ты такую встретишь.
Андрей обещал ей навести справки, сказал, чтобы зашла на той неделе, и проводил до крыльца.
Евменовна, дремавшая на скамейке как курица на жердочке, встрепенулась, потрясла головой, прогоняя сон, посмотрела Дашутке вслед.