— Ну, пойдемте, гражданка Чашкина. Посмотрим, что за шпиона вы приютили.
Еще далеко от двора Чашкиных Андрей услышал глухой равномерный стук: похоже, кто-то, отчаявшись, безнадежно дубасил в дверь. Он взглянул на Евменовну. Та поспешно закивала головой:
— Он, он. Ты не бойся, не вырвется — я его на ключ закрыла и лавкой приперла. А в горнице у нас на окнах еще со старого времени решетки остались. Не уйдет!
Они вошли в сени. В открытую дверь Андрей увидел, что глухой дед Пидя сидит за столом перед сахарницей с леденцами, пьет молоко и косится в окошко: гремит давно что-то, а дождя все нет. Дед — в новой, острыми складками слежавшейся рубашке (принарядился по случаю жильца) и в широких портках на подтяжках из разноцветных бабкиных поясков — был похож на испуганного малыша, которого в первый раз оставили одного.
Евменовна отодвинула скамью, повернула ключ и с криком: "Спасайся, Андрюша, сейчас как выскочит!" — отлетела в сторону.
И точно — дверь распахнулась, грохнулись на пол пустые ведра и разбежались по углам.
— Извини, шериф, я сейчас! — Приезжий, оттолкнув Андрея, выскочил во двор. Хлопнула дверца уборной.
— Теперь там запрется, — прошептала Евменовна, крестясь. — Обратно упустили!
Вскоре он вернулся, облегченно вздыхая, улыбаясь.
— Ты, бабуся, уж если содержишь кого под стражей, так хоть парашу в угол ставь или горшок под кровать — чуть не лопнул!
Евменовна сконфузилась, шмыгнула в комнату, пуганула деда и загремела посудой.
— Участковый инспектор Ратников, — представился Андрей. — Надолго к нам? С какой целью.
— Цель, шериф, примитивная, — ответил приезжий, протягивая документы. — Отдохнуть после трудов праведных. Сколько пробуду — не знаю, как понравится. Если задержусь, то прописку оформлю, не беспокойся. — Достал сигареты. — Пойдем на крылечко, коллега, покурим. Не удивляйся, что коллегой зову: мы тоже люди не простые. — Подмигнул. — Лишних вопросов не задавай — крепче спать будешь.
"Шутит или за дурака меня считает?" — подумал Андрей, выходя на крыльцо.
— Нравится? — кивнул Великий на стоящую во дворе машину.
— Ничего, — сдержанно похвалил Андрей. — Цвет только непривычный.
— Я называю его "цветом возбужденной мулатки". Неплохо? — И снисходительно посмотрел на Андрея — способен ли сельский участковый оценить такую пикантную тонкость. — Если нужда какая, прошу без стеснения обращаться, не откажу.
— Спасибо. У меня свой, служебный транспорт.
— Такой же модели? — чуть заметно улыбнулся, присел на перила.
— Нет. Трехколесный. Самый проходимый по нашей местности. — Андрей спустился с крыльца. — Столовая у нас хорошая, рядом с клубом.
— Я у стариков буду столоваться: люблю простую здоровую пищу. Помолчал, посмотрел, как сквозь путаницу сухих ветвей трудно продирается луна. — Тихо у вас. Уютно.
Андрей поднял руку к фуражке:
— Желаю хорошего отдыха.
Великий встал с перил, наклонил голову.
— Благодарю, шериф. Доброй ночи, — и долго смотрел ему вслед, прищурив глаз, покачивая головой, словно к чему-то примериваясь, как бы половчее взять, чтобы не ошибиться.
С утра Андрей заглянул в магазин — проверить, не отпускает ли Евдокия водку. При его появлении несколько мужиков озабоченно выбрались из очереди и, будто вспомнив неотложные дела, гуськом, послушно, по-детски подталкивая друг друга в спины, вышли на улицу. Один только Петрухин задержался; улыбаясь, поднес к козырьку кепки крепко сжатую ладонь, из которой торчали уголки смятых рублевок.
— Ты что выходной сегодня? — строго поинтересовался Андрей.
— Радость у меня в дому, Сергеич, такая радость: у Машки зубик прорезался! Дай команду Дуське, чтоб горючего отпустила, а? Вечером-то не успею.
— У тебя, Петрухин, Машка-то, кажется, пятая по счету? — Андрей чувствовал, что вся очередь с большим вниманием прислушивается к их разговору, ждет — чем он разрешится.
— Пятая, пятая, Сергеич, меньшенькая — такая славная получилась — уж и не знаю в кого!
В очереди засмеялись.
— Вот я и считаю, — продолжал Андрей. — Роды, крестины… Ведь крестил?
— Теща носила, а как же?
— Дни рождения отмечаешь? Как в первый класс идут — тоже? Да и каждому по двадцать восемь зубов положено, верно? Не сопьешься, Петрухин?
Петрухин обиделся:
— Вот свои будут у тебя — тогда поймешь мою радость, которую ты испортил.
— Ты лучше Машке на зубок вещицу какую купи — пользы больше, посоветовала Евдокия. — Свои-то зубы все уже пропил.