Ночь минула быстро: еще дозорные не начали ходить под Муро-Торто и весь Рим нежился в предутреннем сне, а солнце уже поливало деревья и лужайки, ограды, клумбы и статуи Вилла-Боргезе лучами слепящей белизны.
Кудрявый проснулся от странного холода в ногах. Малость поворочался на скамейке, готовый снова провалиться в дрему, но вдруг поднял голову поглядеть, что же там у него с копытами. Солнечный луч, косо падавший сквозь густую листву, освещал его дырявые носки.
— Я что, башмаки давеча снял? — вскочил Кудрявый. И тут же сам себе ответил: — Да нет, вроде не снимал. — Он тупо уставился на траву меж расставленных ступней. — Сырок, эй, Сырок, у меня обувь свистнули! — отчаянно вопил Кудрявый, тряся за плечо приятеля.
— Кто? — не открывая глаз, осведомился Сырок.
— Ботинки, говорю, сперли! И деньги тоже!
— Кудрявый лихорадочно шарил по карманам.
Полусонный Сырок тоже обследовал карманы — ни шиша!
— Да чтоб они сдохли все! — буйствовал Кудрявый.
Остальные проснулись и смотрели на них издали.
— У меня ни лиры не было, — сказал Плут, усаживаясь на скамье.
А Калабриец повернул к пострадавшим одутловатое со сна лицо и качал головой, словно хотел сказать: знаем, но молчок!
Кудрявый и Сырок удалились, даже не попрощавшись с новыми знакомыми, а те невозмутимо проводили их взглядами, придав заспанным лицам недоуменное и озабоченное выражение — попробуй-ка, обвини их в чем! На всей Вилла-Боргезе, залитой теплым утренним солнцем, не было ни души. Друзья спустились на заросший травой манеж, пересекли его. В глубине площадки еще лежал ничком Дятел в бело-голубых башмаках из кожзаменителя, разлезшихся по швам и с одной дырявой подметкой.
Кудрявый потихоньку стащил их с Дятла и напялил на свои ножищи. Ботинки оказались тесноваты, но не до жиру. Таким образом, наполовину решив обувную проблему, они направились к Порта-Пинчана.
В тот день Кудрявый и Сырок пошли столоваться к монахам. А что делать, когда в брюхе подвело и за все утро, проведенное на пьяцца Витторио им не удалось ни лиры срубить?
Скрипя зубами от голода, они забрались под железнодорожный мост, где на двери строеньица под номером двести десять красовалась надпись: “Трапезная” — то ли монастыря Святого Сердца, то ли Приснодевы — одно из двух. Сперва они робко сунулись туда, не решаясь войти в столь непрезентабельном виде — один Кудрявый обут, и тот почти что в опорки. Коридорчик за дверью вел в утрамбованный внутренний дворик, где такие же кающиеся грешники играли в баскетбол, и было видно, что делают они это лишь в угоду монахам. Кудрявый и Сырок переглянулись, проверяя, достаточно ли благочестивые у них лица, и едва не прослезились при виде такого смирения. Но вместо этого хмыкнули в унисон и с довольными, отнюдь не покаянными улыбками вошли.
Навстречу им вышел толстый, потный, неряшливо одетый монах; парни оробели, подумав про себя: ну и харя! Но монах громко вопросил:
— Кушать хотите, ребятки?
Кудрявый отвернулся, чтобы не прыснуть, а Сырок, который наведывался сюда не впервые, жалобным голоском ответил:
— Хотим, святой отец.
На словах “святой отец” Кудрявый не утерпел и горлом издал странный клекот; пришлось притвориться, будто он завязывает шнурок на ворованных башмаках.
— Ну проходите. — Монах повел их во дворик к столу, где лежал журнал регистрации и блок купонов.
Поводя огромным животом под сутаной, монах спросил их анкетные данные.
— Чего? — не понял Кудрявый, однако глазами выразил готовность исполнить все, что от него потребуют.
Когда они выяснили, что за хреновина “анкетные данные”, то, разумеется, назвали вымышленные и взамен получили от “святого отца” по купону.
Кудрявый, видя, как гладко все сошло, даже растрогался против обыкновения.
— А когда хавать дадут? — с горящими глазами спросил он.
— Скоро, — неопределенно отозвался Сырок.
Тем временем другие бедолаги продолжали играть в этот чертов баскетбол, хотя явно уже подустали.
— Ну что, айда и мы? — предложил Кудрявый, одержимый теплыми чувствами к монахам.
Они вышли в центр дворика, слегка повздорили с остальными, обутыми не в пример лучше их, и стали играть, совершенно не зная правил баскетбола, поскольку про такую игру слышали в первый раз. За полчаса на площадке Кудрявый только и осаживал себя, чтоб не послать всех куда подальше.
Затем хлопками в ладоши монахи созвали их к себе, проверили купоны, завели в большую комнату, где стояли столы со скамьями метров по десять длиной, и выдали каждому по две черствые булочки и по две миски — одна с макаронами, другая с фасолью. Потом заставили продекламировать: “Во имя Отца и Сына и Святого Духа”, - и дозволили приступить к трапезе.
Кудрявый и Сырок столовались у монахов дней десять кряду. Правда, только в обед: к вечеру монахи прикрывали свою лавочку, и друзьям приходилось довольствоваться одноразовой кормежкой. Но вечером они с грехом пополам устраивались: то перехватят лиру-другую на вокзале или на рынке пьяцца Витторио, то стянут что-нибудь с прилавка. Наконец удача им все-таки улыбнулась, и они послали монахов к монахам. Однажды в сумерках на окружной они заметили синьору с большой сумкой. А перед этим видели сквозь витрину колбасной лавки, как она доставала туго набитый кошелек и как на выходе сунула его обратно в сумку, полную всякой снеди и потому плохо закрывающуюся. Как по заказу, у Кудрявого и Сырка нашлось на двоих тридцать лир. Они разделили их пополам и вскоре уже ехали на автобусе по окружной. Оба пристроились за синьорой. Та крепко держалась за поручень и злобно поглядывала на них. Кудрявый подошел к ней вплотную, так как именно он по плану должен был ее обчистить, а Сырок встал у него за спиной, прикрывая тылы. Правой рукой Кудрявый потихоньку выудил из сумки кошелек, за спиной просунул под левую руку и спрятал под мышкой. Затем, хоронясь за Сырком, стал протискиваться вперед в толпе. Они сошли на первой же остановке, углубились в парк на пьяцца Витторио и поминай как звали! После недолгого обсуждения решили наведаться в Тибуртино, поглядеть, как там идут дела после их бегства с креслами обойщика.
В воздухе разливалась приятная вечерняя прохлада. В этот час рабочие возвращаются домой, в трамваях народу как сельдей в бочке, так что приходится долго ждать на остановке, пока сумеешь зацепиться на подножке. В Сан-Лoренцо, Верано и до самого Портоначчо стоит адский шум-гам.
Окончательно примирившись с жизнью, Кудрявый распевал во все горло:
…О как прекрасен Рим вечернею порою!
В голове у него теснились планы на будущее, а рука невольно ощупывала в кармане богатую добычу, источник всех наслаждений, всех радостей в этом поганом мире. Сырок, тоже счастливый до поросячьего визга, не отставал от него ни на шаг. Они прибыли в Портоначчо, а там, засунув руки в карманы и весело насвистывая, стали ожидать под мостом автобус на Тибуртино. Один только что отошел, а когда подъехал следующий, на остановке собралось столько народу, что хоть на крыше езжай. Подождали третьего — та же картина. Подгоняемые свежим, но теплым ветерком, они дошли до Святого Петра. По небу плыли тучки, вдалеке громыхало, стал накрапывать дождь. Тем не менее Кудрявый и Сырок наплевали на автобус и пристроились к маршировавшей колонне берсальеров. Миновали вокзал, склады, депо, стройку, успевшие промокнуть лужайки — излюбленное место проституток, и вернулись на конечную остановку под мостом. На улицах зажигались качающиеся фонари. Автобус не заставил себя ждать, но толпа страждущих не убавилась.
— Как думаешь, сколько времени? — спросил Кудрявый.
— Часов восемь — начало девятого, — ответил Сырок.
Хотя, если прикинуть хорошенько, то и все десять.
— Поздно уже, — не унывая, заключил Кудрявый. — Надо ехать.
Они едва не сбросили на землю трех старух, поскандалили с почтальоном и, расталкивая народ локтями, наступая на мозоли, отвоевали себе место за кабиной водителя. Прислонились к ней и стали с интересом наблюдать за разыгрывающимися в автобусе сценками. Потом неожиданно встретили приятелей, и те очень им обрадовались.