9 февраля 1963 года. Утром ко мне подошел Гесс.
— Герр Шпеер, я все обдумал. Я был неправ. Я бы хотел официально принести вам извинения.
Испытывая одновременно облегчение и раздражение, я сразу принял его извинения.
— В таком случае я тоже прошу у вас прощения, если обидел вас в пылу спора.
Вместе мы прошагали восемь с половиной километров за полтора часа. А ведь совсем недавно Гесс жаловался на боли в сердце.
14 февраля 1963 года. Если я правильно понимаю обрывки разговоров между Гессом и Ширахом, они говорят как типичные изгнанники. То есть все, что происходит в мире, все политические и общественные события, даже такие вещи, как вкусы, мода или семейная жизнь, подвергаются строгому осуждению. Каждый промах отмечается с радостным удовлетворением.
Если во время разговора с Гессом я реагирую не так, как Ширах, он сразу начинает свистеть, пронзительно и фальшиво, давая понять, что его не интересует продолжение разговора.
— Почему вы свистите, герр Гесс? — с притворным простодушием поинтересовался я сегодня.
— А правда, почему? — медленно протянул он. — В последнее время у меня это вошло в привычку. Да, да. И представляете, я даже сам не замечаю, когда свищу.
— Буду рад взять на себя смелость и время от времени привлекать ваше внимание к этой привычке, — ответил я.
Гесс отвел глаза и загадочно улыбнулся.
23 февраля 1963 года. Министерство иностранных дел предложило оплатить моей жене поездку в Москву. Дружеский жест. Если об этом не напишут в газетах, поездка не причинит никакого вреда и ничего не испортит.
24 февраля 1963 года. Берингов пролив совсем близко, меня по-прежнему окружает неровная, холмистая местность, бескрайняя безлесная равнина, скалистый ландшафт, суровый, как снежные бури, преобладающие в этом районе. Иногда мимо меня, крадучись, проходит песец, о чьих повадках я недавно читал. Еще мне попадались морские котики и камчатские бобры, которых называют «каланы».
Ширина Берингова пролива — семьдесят два километра. Зимой он замерзает до середины марта. С тех пор, как я узнал об этом от Брэя — он родом с Аляски, — я увеличил дневную норму с пятидесяти до шестидесяти километров. Если успею, я смогу перейти через Берингов пролив. Вероятно, я стану первым европейцем, который пешком добрался до Америки.
Сегодня, в воскресенье, я приблизился к цели. Последние километры я прошел с Гессом. На втором круге я нарушил молчание и сказал:
— Еще час до Берингова пролива. Через двадцать минут уже будет видно побережье.
Гесс изумленно посмотрел на меня:
— О чем это вы?
Я повторил свои слова, но он все равно не понял.
— Я дам вам подсказку, герр Гесс, — сказал я. — Ключевое слово — «бобы».
Он явно еще больше запутался.
— Но я ничего не понимаю. — В его голосе чувствовалось беспокойство. — О чем вы говорите?
Я напомнил ему, как много лет назад он посоветовал мне считать пройденные круги, перекладывая боб из одного кармана в другой. Тогда, рассказывал я, мы говорили, что ежедневную прогулку следует превратить в своего рода поход, делая круг за кругом.
— А сейчас, — продолжал я, — мы с вами совершаем 78 514-й круг, и в тумане уже виднеется Берингов пролив.
Гесс резко остановился. На его лице появилось по-настоящему встревоженное выражение.
— Вы хотите сказать, что до сих пор этим занимаетесь? — спросил он.
— Включая високосные годы, на сегодняшний день ровно восемь лет, пять месяцев и десять дней, — ответил я. — К настоящему моменту я прошел двадцать одну тысячу двести один километр.
Гесс, казалось, был рад увидеть столь явное безумие в ком-то еще, и в то же время чувствовал легкую досаду, что кто-то превзошел его упрямство.
— Мое почтение, мое почтение! — задумчиво произнес он.
— Я лишь жалею, — добавил я, — что потерял, так сказать, расстояние, которое проделал с июля 1947-го по сентябрь 1954-го. При той же средней дневной норме получилось бы семнадцать тысяч семьсот шестьдесят семь километров, и таким образом, с учетом примерно девяти тысяч километров, которые я еще пройду, я покрыл бы расстояние в сорок семь тысяч километров, или, другими словами, обогнул земной шар по экватору.