— Но у меня есть еще один сюрприз, — сказал русский полковник и протянул мне напечатанное приглашение на лекцию Альберта во Франкфурте и несколько фотографий с макетами победившего проекта. — Вы счастливы? — спросил Надысев.
19 декабря 1965 года. Сегодня Джордж Райнер вернулся из Лондона и сказал, что ходил на экскурсию в Тауэр. Ему показали комнату, в которой, как объяснил экскурсовод, некоторое время держали под арестом Гесса.
— Что? Он был в Тауэре? — воскликнул Ширах. — Какая честь! Туда сажают только государственных преступников и изменников родины.
Немного подумав, он добавил:
— Я бы многое отдал, чтобы посидеть там хотя бы две недели!
22 декабря 1965 года. Сегодня я попросил западных директоров сдвинуть время отхода ко сну с десяти на одиннадцать часов. Моя цель — нарушить неизменный ежедневный ритм, к которому я привык за столько лет. Когда русских не будет на дежурстве, сказали западные директора, отбой можно перенести. Но всего через несколько дней я обнаружил, что мне трудно бодрствовать после одиннадцати часов.
27 декабря 1965 года. Сочувствующие охранники позволили мне оставить у себя радиоприемник на четыре дня. Вдобавок, в Рождество часто включали проигрыватель. Таким образом, за эти четыре дня я семнадцать часов слушал музыку. Странное желание довести себя до беспамятства.
31 декабря 1965 года. Несколько дней обрубаю ветки, подрезаю деревья, подстригаю кусты — собираю дрова для большого костра. Горит великолепно.
1 января 1966 года. В полночь встал на стул и любовался в окно под потолком моей камеры на редкие вспышки салюта, который устроил британский гарнизон. Странно, пока смотрел, забыл, что это мой последний новогодний фейерверк в Шпандау.
Утром мы с Ширахом вместе гуляли по дорожке. Через весь сад к нам подошел Ростлам и пожелал счастливого Нового года. Потом добавил, как бы невзначай:
— Полагаю, это ваш последний Новый год в тюрьме. Как знать?
После его ухода Ширах с испугом повернулся ко мне.
— Вы слышали? Они что-то замышляют.
Американский врач, добавил он, тоже недавно заметил, что очень беспокоится о том, как мы выдержим переход к нормальной жизни.
Ширах волновался все сильнее.
— Знаете, что я думаю? Они хотят навсегда оставить нас за решеткой. Просто скажут, что это в наших же интересах; мол, наше здоровье находится под угрозой, им нужно еще немного понаблюдать за нами. Может быть, они даже отправят нас в психиатрическую больницу.
На несколько мгновений я заразился его истерией. Потом я спрашивал себя, что мог иметь в виду Ростлам. Или это всего лишь садистское безразличие старого профессионала?
Все эти годы мне казалось, что я хожу по тонкому льду. Я мог лишь догадываться, какие намерения были искренними, а какие — притворными. В этом тюремном мире лицемерие стало второй натурой, причем с обеих сторон. Сколько мне приходилось притворяться только для того, чтобы поддерживать связь с внешним миром. Однажды я где-то прочитал, что тюрьма — это школа преступления; во всяком случае, это школа нравственной деградации.
1 января 1966 года. Прошлой ночью в третьем часу ко мне в камеру пришел один из моих «друзей» и проиграл на небольшом диктофоне пленку, которую записала для меня семья. Потрясающее ощущение, даже не ожидал, что такое возможно. Меня взволновали не голоса, которые я все-таки знаю, а звуковое сопровождение нормальности: семейные разговоры и смех, крики детей, звяканье кофейных чашек, простые шутки. В этот момент я впервые понял, насколько неестественно, насколько напряженно мы всегда держались в комнате для свиданий. За восемнадцать лет там никто никогда не смеялся; мы всегда прилагали много сил, чтобы не показать свои чувства, чтобы не выглядеть банальными или даже оживленными. И внезапно все мои честолюбивые замыслы относительно жизни во внешнем мире показались пустыми и мелкими по сравнению с этой обычной семейной сценой, прерываемой звуками разговора. Блаженство повседневной жизни.
5 января 1966 года. Сегодня во время завтрака Нуталл начал с Гесса, и возникла большая задержка. В последнее время он три раза заставлял меня ждать подобным образом, но сегодня я нажал сигнальную кнопку. Прекрасно понимая, что мне нужно, он, тем не менее, спросил с раздраженно-официальным выражением лица: