Я улыбаюсь, как будто все нормально. — Привет, миссис Дортея. Ты принесла ту стопку купонов, которую я сунула тебе под дверь сегодня утром?
Миссис Дортея вдова, и я знаю, что она испытывает финансовые трудности. Поскольку я также подпадаю под категорию финансовых трудностей , самое большее, что я могу сделать, это вырезать купоны для нее и поделиться своими остатками. Однако она не раз благодарила меня за стодолларовую купюру, которую нашла в своем почтовом ящике, хотя я так и не дала ей ни одной. Я думала, может быть, ее память только начала ускользать, но теперь я вижу правду. Натан. Мне нужен бумажный пакет, чтобы дышать в него. В скольких других областях моей жизни этот человек тайно обучал меня Матери Терезе?
— Ну, да, дорогая, я это сделала… но…
Она не находит слов, потому что я небрежно перекинута через плечо Натана, как будто это нормальный способ носить женщину в двадцать первом веке. Какая-то часть меня говорит, что я должна быть в ужасе от такого мужчины, но я не слышу ее, потому что большая часть меня слишком занята криками: ДА! Отнеси меня обратно в свою пещеру и займись со мной сладкой, сладкой любовью!
Внезапно меня развернуло в другую сторону, и теперь моя задница нацелена на моего бедного милого соседа.
— Здравствуйте, миссис Дортея. Красиво выглядишь, как всегда. У тебя есть все, что тебе нужно сегодня вечером? — спрашивает Натан — я уверен, с широкой очаровательной улыбкой. Бьюсь об заклад, все эти жемчужно-белые ослепляют ее.
Ага. Он полностью улыбнулся, потому что теперь миссис Дортея путается в словах, пытаясь поблагодарить его за комплимент, уверяя его, что она так же благословлена, как Папа Римский, и поздравляет его с еще одной победой в прошлые выходные. Я закатываю глаза.
Затем меня сносят вниз по трем отвратительным лестничным пролетам. Я слышу, как обувь Натана сползает с липкого пола с каждым шагом. Фу. Вы могли бы подумать, что эта квартира будет стоить сверхнизкой арендной платы, несмотря на то, насколько отвратительно это здание, но НЕТ. Это Лос-Анджелес для вас. Я слишком много плачу, чтобы жить в здании, которое пахнет подмышками.
Прежде чем мы доберемся до вестибюля, я решаю, может ли Натан потрогать мою задницу, а я могу потрогать его. Я морщу нос, а затем двигаю большим и указательным пальцами к его ягодицам, намереваясь лишить его дневного света, чтобы он уложил меня. Однако первая попытка оказывается неудачной. Он только смеется и сгибает твердые, как скала, ягодицы, делая так, что я не могу схватиться за что-нибудь, чтобы нанести урон.
— Делай меньше приседаний, — говорю я ему обиженным тоном и скрещиваю руки, смирившись с тем, что накинусь на него, как пальто, пока он не уложит меня, задаваясь вопросом, где я так ошиблась в нашей сегодняшней драке.
Мы добираемся до грузовика, и Натан шлепает меня на переднее сиденье, закрывает дверь, а затем смотрит на меня в окно. Я роюсь в карманах и нахожу использованную обертку от жвачки, чтобы назло бросить на пол его грузовика.
Натан проскальзывает со стороны водителя своего затемненного грузовика — окна такие темные, что никто никогда не знает, кто здесь находится, что очень весело — и смотрит на меня, говоря:
— Хорошо, дай мне это.
Так что я делаю наоборот, потому что я в настроении заставить его заплатить за его добрые дела. Я поднимаю брови с нахальным насмешливым выражением лица, затем вытаскиваю телефон и устраиваюсь на своем месте, чтобы игнорировать его всю дорогу.
Он стонет.
— Безмолвное лечение? О да ладно! Что угодно, только не это. — Я не отвечаю, просто отвожу взгляд в окно, как будто меня не беспокоит его рассеянность. — Отлично. Заставь меня заплатить. Я заслуживаю этого.
Он наклоняется над центральной консолью и достает обертку от жевательной резинки. Он идет в маленькое мусорное ведро, которое он держит в двери со стороны водителя.
Хотя, если честно, трудно чувствовать себя оправданным, заставляя мужчину платить за то, что он слишком добр . Я знаю, что это было закулисно, манипулятивно и обманчиво, но, черт возьми, это было так мило, что я расплакалась. Это настолько Натан, что единственное, в чем он виноват, так это в том, что у него слишком большое сердце. Я хочу, чтобы он перестал заставлять меня любить его больше. Это раздражает.