Ну, вот и прошёл последний день курсов. Он был совсем не напряжённым. Утром позавтракали, как обычно, и узнали, что занятие последнее назначено на час дня, так что пошли и завалились снова спать до полудня. Потом попили чай у себя и пошли на заседание, которое было в первом корпусе.
Патрик Мартин говорил, как обычно, пространно о задачах курсов и перспективах, которые каждый студент должен сам себе определить. Потом говорили о работе с архивами в каждой отдельной стране, спрашивали, где что можно найти. Старков рассказал об архиве треста «Арктикуголь», который никем фактически не изучался и о некоторых других. Потом переключился на общие задачи курсов, о необходимости заблаговременно получать разрешение на проведение раскопок. Но, как потом выяснилось, никому такое разрешение пока и не требуется, так как о раскопках ещё долго не может быть и речи.
Объявили перерыв. Старков подарил Мартину свой первый том о поморах. После перерыва ещё порассуждали о перспективах, о подготовке отчёта о работе курсов, кто что должен делать. Мартин пообещал готовый отчёт прислать мне для перевода на русский язык. Сообщили о предстоящей вечеринке. Мартин пригласил нас со Старковым в качестве его личных гостей, то есть за его счёт. Разошлись часа в четыре. Я завёл Мартина в свою комнату и подарил ему поэму, что привело его в восторг. Сказал, что в голове его сидит мой краткий пересказ содержания этой трагедии.
Но, когда я подходил к своей комнате, то увидел на дверях приклеенную записку. Торгеир просил позвонить ему по мобильнику в связи с тем, что файл на переданной мною ему дискете не раскрывался. С телефона в коридоре позвонить не смог, поскольку по нему можно звонить лишь по телефонам Шпицбергена, начинающимся с 790. Пошёл в ресепшин, хотел купить телефонную карточку. У девушки оказались карточки только за 150 крон, что мне совершенно не нужно было. Но девушка поняла, что мне нужно поговорить всего минуту и согласилась дать свой служебный телефон. Позвонил. Торгеир пообещал приехать со своей дискетой, поскольку моя явно не работала. Приехал, и мы быстренько перекинули моё письмо для газеты на его дискету. Я писал его на английском языке, так что здесь привожу его на русском в переводе с английского.
Dear Mr. Av Torbjorn, please find here my letter that was promised to you. I accustomed to keep my word. And I am sorry for your misunderstanding me.
«Уважаемый господин Торбьёрн!
Прилагаю при этом письмо, которое я Вам обещал. Привык держать своё слово. И прошу прощения за то, что Вы меня неправильно поняли».
«Уважаемые господа!
В последнем номере Вашей газеты было помещено интервью с генеральным директором треста «Арктикуголь» господином Цивкой, который обвинил меня в том, что я фантазировал Вашему корреспонденту, когда помогал ему в беседах с жителями Баренцбурга. Мы опросили около десяти человек, встретившихся нам на улице, и только один из них сказал нам, что жизнь в Баренцбурге его устраивает. Но для того, чтобы понять правду, попробуйте ответить на один мой вопрос: что бы вы сами сделали, если бы:
— вам давали три раза в день на завтрак обед и ужин картофельное пюре или другую пищу?
— вам давали кур, срок употребления которых истёк в июле 2004 года, а впереди ещё год без новых поставок?
— вам давали капусту настолько испорченную, что её приходится только солить, чтобы не видна была её гниль?
— вы брали поднос с пищей, а вокруг него грудились тараканы?
Да, именно они (не тараканы, а Цивки) ввели в Баренцбурге новую систему расчетов по карточкам. Это действительно хорошо. Но какой выбор они предоставили шахтёрам? Питаться в столовой (от чего отказалась половина жителей Баренцбурга) или покупать продукты в буфете (что предпочитает делать вторая половина жителей). Да, люди стали экономить деньги, тратя их меньше на питание низкого качества. А хорошо ли это? Почему раньше питание было бесплатным. Да потому, что это позволяло есть столько, сколько нужно для поддержания сил в трудных условиях жизни в Арктике.
А зарплата уменьшилась. Конечно, по крайней мере каждый второй житель Баренцбурга подтвердит, что они получают зарплату ниже, чем им обещали и они ожидали, когда ехали на Шпицберген. Господин Мальцев говорил об этом в своём первом интервью, но затем отрицал свои слова, сказав, что он говорил о спорте и о футболе в частности. Тогда возникает вопрос: мог ли переводчик одновременно говорить с одним человеком о спорте, а с другим о плохих условиях жизни рабочих, не будучи при этом пойманным на лжи? Мне кажется, что каждый человек понимает международное слово «футбол» и никак не переведёт его словом «дурак» или как-то ещё. Так что вполне понятно, что господин Мальцев испугался Цивку и потому говорил впоследствии чепуху.