Горноспасатели. Как часто думают, что работа у них, как у пожарников, почти лежачая. Да, не каждый день трагедии в шахте. Не каждый день нужно, рискуя своей жизнью, спасать чужие. Но то, что им достаётся один раз, другому хватит на целую жизнь. Прорываясь через завалы, сквозь дым, навстречу огню, когда температура всё выше и выше, в масках, с носилками и другими приспособлениями они должны были идти километры в поисках живых, но находили только погибших то ли от удара, то ли от огня, то ли от газа. И вдруг в районе гезенка номер пять снизу с центрального конвейерного уклона раздался голос, зовущий на помощь.
Спасатели подскочили к краю котлована, посветили вниз — там был живой человек.
— Ты кто? Как твоя фамилия? — закричали.
— Не знаю, — донеслось снизу. — Вытащите меня.
Это был пришедший в сознание Спешилов. Он явно родился в рубашке. Взрыв пощадил одного человека: отшвырнул в сторону, но не убил, оставив лежать без сознания пока не послышались чьи-то голоса наверху.
Ему бросили конец верёвки, но он ничего не понимал и только просил о помощи. Пришлось Олегу Чужикову самому спускаться в котлован на верёвке и вытаскивать товарища, не сознающего ни кто он, ни почему здесь оказался, ни что вообще происходит. Только на больничной койке под наблюдением врачей да и то далеко не сразу он постепенно вернулся в нормальное состояние, если можно его таковым назвать, когда в памяти постоянно всплывает красный туман в глазах и кромешный мрак подземелья.
Я не стану описывать работу государственной комиссии, прилетевшей срочно самолётом МЧС для расследования причин аварии. Не стану рассказывать, как все помещения управления шахты Баренцбурга превратились в круглосуточный штаб по ликвидации последствий аварии, куда ежеминутно поступали сообщения о том, как одно за другим выносятся тела из шахты, как ведётся борьба с огнём в нескольких местах, как стало совершенно невозможным хорошо оснащённым спасательным командам пробиться к семи телам, оставшимся лежать предположительно в эпицентре взрыва и тогда только было принято решение заливать шахту водой, чтобы загасить пожары, после чего можно было начинать восстановительные работы.
Темой других описаний может быть работа норвежской комиссии, сотрудничавшей параллельно с российской на основе своих законов о Шпицбергене. Можно долго рассказывать о том, как в первые же дни улицы Баренцбурга заполнились норвежскими журналистами газет, журналов, телевидения, которых с трудом сдерживали от чрезмерной назойливости норвежские полицейские, чувствовавшие себя здесь хозяевами, как появилась на норвежском судне в сопровождении губернатора Шпицбергена министр юстиции Норвегии, что ни мало удивило норвежскую прессу.
Любопытно было бы читателю узнать, что норвежские власти незамедлительно провели две телефонные линии в Баренцбург и предложили жителям российского посёлка в течение трёх дней бесплатно звонить своим родственникам на материк, чтобы сообщить о том, что они живы и здоровы и не попали сами в эту страшную катастрофу, о чём в тот же день узнали на всей территории бывшего Советского Союза.
Но речь у меня сегодня о другом. Почему двадцать три человека не вышли из шахты? Мне опять вспоминается восемьдесят пятый год и девяносто первый, когда разрушились окончательно все связи.
Здесь же на Шпицбергене, в норвежском посёлке Нью-Олесун произошёл однажды взрыв в шахте, когда погибло семь человек. Тогда всё норвежское правительство вынуждено было подать в отставку, ибо поняли в маленькой Норвегии, что виноват был не только шахтёр, нарушивший технику безопасности.
Поймут ли это когда-нибудь у нас в России, где катастрофы сыплются как из рога изобилия?
КОГДА Я НА ПОЧТЕ СЛУЖИЛ… НА НОРВЕЖСКОЙ
Нет, я не ходил на работу от сих и до сих по той простой причине, что за почтовым прилавком оказывался всегда… и в два часа ночи, и в середине дня, и поздним вечером, и ранним утром.
Меня не ругал мой начальник за нерадивость не потому, что я был радивым, хотя таковым я, конечно был, а потому, что у меня не было начальника.
У меня не было почтовой машины, так как дорог к нашему посёлку не провели и проводить не собираются. Почту я доставлял вертолётами по воздуху, буксирами по морю, снегоходами по белу снегу.
Но не буду больше мучить загадками. Речь идёт вот о чём. В течение многих лет длинными солнечными днями и тягучими чёрными ночами довелось мне работать в самом северном в мире почтовом отделении в посёлке Баренцбург заполярного архипелага Шпицберген.