Все это время, пока мы крутились по дворцу, Сашка трепал языком, ни на минуту не переставая. Иногда его замечания или высказывания были настолько колкими и двусмысленными, что мне все время хотелось сделать ему замечание по этому поводу. Но я не стал этого делать, так как не хотел в самом начале дружбы каким-либо неосторожно сказанным словцом порушить эти наши зарождающиеся взаимоотношения.
Если бы не его язык, то во всем остальном Сашка Кикин был замечательным человеком, отличным царедворцем. Он хорошо знал, где что хорошо или плохо лежит и мы тут же, благодаря его дворцовым навыкам, разжились двумя отличными столами и стульями, необходимыми мне в работе. Почему именно двумя столами? Да просто в момент кружения по дворцу ко мне пришла идея перетащить к себе на работу Ваньку Черкасова. Вдвоем мы поднимем и наведем должный порядок в том бардаке, как называл его Сашка Кикин, творящемся вокруг государя Петра Алексеевича. Одному мне было бы трудновато это сделать, но спешить с вопросом перевода Ваньки я не буду до поры до времени. Надо будет самому хорошенько обжиться и при царском дворе освоиться.
Неизвестно, где Сашка достал эти свечи, но он притащил ко мне большой сверток свечей, которых мне хватит на целых полгода, не надо будет тратиться на их покупку. Все они были из настоящего воска, значит, не будут сильно коптить во время горения, да и для глаз они были гораздо лучше. Кикин сделал еще одно великое дело — собственноручно сопроводил меня на царскую кухню и познакомил с кухаркой Фоминичной, которая во всем помогала Фельтену, личному повару Петра Алексеевича. Тот, конечно, не опускался до того, что кормить служащих и придворных, но Фоминична безумно любила Сашку Кикина и всех его друзей, молодых офицеров, украдкой их подкармливая. Таким образом, я попал в число «друзей» Сашки Кикина и получил право бесплатной двухразовой кормежки на дворцовой кухне.
Прислушиваясь, как приятно урчит сытый желудок, при свете восковой свечи я принялся внимательно рассматривать те обрывки листков, которые дал мне при встрече Петр Алексеевич. Листки были покрыты вкривь и вкось корявым и трудно разбираемым почерком с множеством орфографических ошибок и непонятных сокращений. Но десять лет работы писарем, а потом подьячим дали себя знать, потихонечку я разобрал почерк великого государя Петра Алексеевича, который в этот момент вместе с Алексашкой Меншиковым проходил мимо моего стола. Они куда-то спешили, и Меншиков чуть ли не вприпрыжку бежал за государем. Но государь, увидев меня за столом, притормозил свой бег и, двинув Алексашку кулаком в бок, произнес:
— Ну что ж, посмотрим, что из твоего выученика получилось!
На первых порах я занимался всем. Первым делом разбирал государевы писульки, смотрел, куда он там и на что тратил деньги. Затем бегал по местам, где происходили траты, выясняя, сколько государь истратил. Если была такая возможность, то заставлял человека, который получил от Петра Алексеевича денежную награду или которому заплатил за товар, писать на листке, что деньги получены. Но Россия пока в большинстве своем была, как и Меншиков, неграмотна, поэтому приходилось самому калякать писульку о той или иной трате. По вечерам же производил расчеты. Если государевы затраты сходились с полученными и выделенными Петру Алексеевичу на день деньгами, все было отлично, можно было спокойно спать на своем рабочем столе. Но если появлялось несоответствие, то дело принимало плохой оборот. Приходилось долго выжидать удобного случая, подходить к государю и задавать ему неудобные вопросы.
Когда я первый раз подошел с таким вопросом, куда-то запропастился один пятак, то Петра Алексеевича едва апоплексический удар не хватил. В тот момент он курил свою любимую голландскую курительную трубку. Услышав мой вопрос о пропавшем пятаке, государь задохнулся табачным дымом и долго кашлял. Когда он поднял голову, то лицо его было сине-красным, а левая половина лица сильно дергалась. Он схватил меня за грудки и, подтянув меня к себе, сипло просипел:
— Ты куда, вошь горбатая, свое неумытое рыло суешь? В острог захотел? Да я тебя… — И с этими словами так съездил мне по мордасам, что я кровавой юшкой едва не захлебнулся.
До вечера я просидел, не разгибая спины, за своим рабочим столом, ожидая, когда придут дворцовые солдаты и вышвырнут меня на улицу. А я только что себе новые башмаки купил, в них ногам впервые было тепло и уютно, а то они постоянно мерзли, и из-за этого у меня сопли текли. Вчера царский казначей приходил и отвалил мне годовое жалование — целых триста карбованцев, да это же целое богатство! Вот по этому случаю целых три копейки я и потратил на башмаки.