Вульф остановился посреди комнаты, лихорадочно соображая, остались ли еще какие-то подсказки?
Диктофон. Они найдут диктофон, но не найдут кассету, и тогда станут ее искать… Выкинуть его в окно? Нельзя. Окно наверняка под контролем. Хотя – стоп. У него же остались еще две кассеты: пустая и с записью. «Передний фасад расписан золотом и индиго, ворота кованые, с низкой калиткой, высотой семьдесят дюймов…» Вот она! Вставить. Захлопнуть крышку. Все.
Когда люди в штатском сломали дверь и вошли в комнату 89, они застали Кертиса Вульфа в постели, сонного и не понимающего, что происходит.
– Ху а ю? – вопрошал он. – Ви кто-о?
– Сейчас тебе будет и «хуа» и «хую», – невесело пошутил один из штатских, бросая ему смятые джинсы. – Одевайся, поехали.
Спайк дождался, пока из номера 89 вышел Вульф в плотном кольце сопровождающих. И, почти не таясь, закрыл свою дверь: когда четверо шаркают ногами и ругаются сразу на двух языках – хоть стреляй, никто из них ничего не услышит.
Потом подошел к кровати, потряс за плечо очень юное и очень сонное создание:
– Get out, darling![3]
– Что? – Она вскинулась, тараща заспанные и испуганные глаза. В подобных ситуациях никогда не знаешь наверняка, чем все кончится: получишь доллары или по морде. Могут и по кусочкам в канализацию спустить – такие случаи тоже бывали.
– Уебывай! – перевел Спайк, причем перевод произошел сам собой, на подсознательном уровне, выдавая глубокое проникновение в тонкости русского языка и тайны ненормативной лексики. Настолько глубокое, какое встречается только у коренных носителей великого и могучего. Иногда Спайк действительно ощущал себя русским, и ему это иногда нравилось.
Девчонка вскочила, как солдат по тревоге, привычным движением ловко схватила одежду и стала быстро одеваться.
– Гля, как ты меня нащипал! – Она вытянула тонкую ногу с красными пятнами на бедре, потом выставила локоть. – Теперь синяки на месяц… За это отдельно доплатить надо…
– Напиши заявление в профсоюз… – меланхолично сказал Спайк. Сейчас угловатая тинейджерка с выпирающими позвонками и острыми косточками таза его совершенно не волновала.
– Давай деньги! Пятьдесят гринов! – Девчонка наклонилась за туфлями, короткая юбчонка обнажила бледные ягодицы.
Спайк смачно врезал по ним ладонью. Раздался звонкий шлепок.
– Money or love…[4]
Девчонка вскрикнула.
– Ты что?! Расчет, я говорю. Ты свое получил? Теперь я хочу получить свое!
Спайк встряхивал и выравнивал смятую постель.
– Ты все уже получила, детка. И любовь, и удовольствия! – Он сбросил с себя простыню, швырнул на кровать и даже подбоченился совсем по-русски.
– Что ты мне свой стручок показываешь? – возмутилась девчонка, предусмотрительно перемещаясь поближе к двери. – Я несовершеннолетняя! Сейчас зайду в пикет и заявлю, что ты меня изнасиловал!
– Иди, заявляй!
Спайк усмехнулся. Он чувствовал себя большим, сильным и неуязвимым. Это было приятное чувство.
– Вот он у тебя какой! – В бессильной злобе, девчонка показала фалангу тонкого мизинца. – И стоит плохо!
Она ужом выскочила за дверь.
Спайк, все еще усмехаясь, оглядел себя. Действительно, хвастаться особо нечем. Сучка была права. Но не это в жизни главное… Он рассмеялся и пошел к двери, запер ее основательно, на два оборота ключа.
– На мой век такой сладенькой мрази хватит…
Он прыгнул на кровать, удобно улегся на спину, раскинул руки, раскинул ноги.
Через мгновение он сладко спал.
Глава 2
Улика из пришлого
Июль 2002 года, Москва
По Тверской катил плотный поток машин. Если быть точным, то даже не катил, а натужно полз, дергался, медленно и неуверенно продвигаясь к Манежной площади, – так пожилой астматик с трудом продвигается к концу полового акта.
«Форды», «Опели», «Ниссаны», «Мицубиси» и «Тойоты», «Мерседесы», «Фольксвагены» и «Ауди», «Хюндаи» и «Киа» – сотни родовитых отпрысков известных автомобильных фирм вели себя по-хозяйски и уверенно теснили «Волги», «Жигули» и «Москвич». Механические колесницы почти касались бортами, как звери на водопое. Но ни прохлады, ни утоления жажды они не получали – стояла злая июльская жара.
Автомобили иностранного производства охлаждали свои салоны кондиционерами и разлагали ядовитые выхлопы угольной пылью и серебряными нитями катализаторов. Выкидыши отечественного автопрома мариновали в потной жаре своих пассажиров и нещадно травили прохожих окисью углерода. Сизый дымок клубился в жарком июльском мареве, бензиновая гарь разъедала гладкий черный асфальт. Громоздкие автобусы добавляли в атмосферу черные дизельные выбросы, как бы подводя черту под модными велеречивыми разговорами о важности охраны окружающей среды.