Откровенно говоря, для меня эта странная, авантюрная и малость с вывихом работа всегда была адовой — не столько по причине постоянной опасности (к этому можно привыкнуть), а вот невыносимость этой деятельности считаю по причине внезапных исчезновений: ушел, не простившись с человеком, который столь ко сделал для тебя и которого ты полюбил; порвал от ношения без объяснений и даже не сказал «извини>; вот тут горе горькое, неизлечимое, и совесть больная, — никакие объяснения не оправдывают. Вот почему я, наверное, не считаю себя профессиональным разведчиком. Не потому что недоучка, а потому, что всю жизнь не тому учили не тому.
Лагерная охрана относилась к нам по-разному. Одни не выпускали резиновых палок из рук и по малейшему поводу сыпали удары направо и налево. Только держись — не свались. Другие были менее ретивы, а некоторые даже проявляли сочувствие. К последним относился, например, охранник Гюнтер. Внешне нейтральный, сдержанный, он не только никогда не пускал вход дубинку, но нередко, если это можно было сделать незаметно, помогал нам.
Еще до знакомства со Скворцовым я попытался осторожно выведать у Гюнтера: можно ли из лагеря отправить письмо на Украину «любимой девушке»? На что он ответил: «Надежды мало, по можно попробовать…»
Тогда я не решился воспользоваться его помощью, хотя он сам, через какое-то время, напомнил мне об этом. Мне показалось, что он с тех пор присматривается ко мне. Однажды он предложил поработать у него в саду.
В этом не было ничего необычного. Охранники часто договаривались с начальством и брали по воскресеньям не занятых на производстве рабочих для различных дел дома. Желающих поработать в огороде всегда было много: это обещало хоть какую-то прибавку к голодному лагерному рациону. А потом — возможность выйти за пределы зоны.
В воскресенье Гюнтер зашел за мной в барак, и мы отправились к нему. Он жил в небольшом домике на окраине города. Нас встретила его жена и мужчина средних лет — приятель Гюнтера, Эрнст. Втроем мы немного поработали в саду. А потом жена Гюнтера позвала обедать.
Беседа во время обеда была обычной, хотя Эрнст, как бы между прочим, упомянул имя своего тезки Эрнста Тельмана и, вскользь, нелестно отозвался о его тюремщиках— это было не мало!
После обеда он отвел меня в другую комнату, и разговор принял совсем другой оборот. Эрнст назвал слегка искаженный пароль, сообщенный мне в письме из Сум.
Я ни о чем не расспрашивал его. Каждый понимал, что в условиях постоянной слежки и террора лучше было меньше знать о делах и связях другого. Никто не мог быть полностью уверен, что устоит против пыток гестапо…
Несмотря на угрозу смертной казни, время от времени на заводах стихийно предпринимались попытки вы-вода из строя оборудования, инструмента, замены взрывчатки в бомбах и снарядах песком. Как правило, все эти попытки заканчивались жесточайшей расправой. Причем кара ожидала не только исполнителей, но и многих непричастных. После таких попыток и без того жестокий лагерный режим еще больше ужесточался.
Когда стало известно, что я немного печатаю на пишущей машинке, меня тут же определили на должность учетчика лагерного инвентаря. Это уже была «должность». И маленькая победа — я зацепился.
В мою обязанность входил учет мисок, ложек, матрацев, спецодежды и другого инвентаря в нескольких лагерях. Меня перевели в другой, больший по численности лагерь, и поместили в крохотную каморку на чердаке здания «вахштубе». Незаметная должность учетчика открывала доступ в другие лагеря и даже на производство. Контакт с рабочими разных заводов давал возможность поподробнее, поточнее узнать о производстве вооружений, а это было делом совсем непростым и небезопасным. Любые сведения приходилось выуживать по крупицам, ведя отвлеченные разговоры. Иногда собеседник начинал догадываться о смысле моих вопросов и проявлял готовность помочь. Каждый раз в таких случаях, увы, мне приходилось менять тему разговора и избегать дальнейших встреч, чтобы не нарваться на провокатора.
Должен сказать, что наряду с довольно пассивной и безропотной массой, в нашем лагере была небольшая группа активных людей. Они старались поддерживать друг друга, не унижались ради дополнительной порции похлебки, не выпрашивали у охранников недокуренных сигарет, держались с достоинством. Я замечал, что при каждом удобном случае они пытались как-то расшевелить остальных, подготовить их к сопротивлению.
Однажды мне пришлось ремонтировать электропроводку в вахштубе. Мое внимание привлек разговор. Он доносился из кабинета коменданта сквозь неплотно прикрытую дверь. Была упомянута знакомая мне фамилия одного из активистов. Его подозревали в недозволенной заключенным связи с немецкой женщиной и в подготовке к побегу… Из разговора я смог понять, что конкретных доказательств у администрации пока не было, и их решили спровоцировать. Я обо всем тут же предупредил товарища, и расправа не состоялась. После этого мне стали доверять и даже предложили войти в состав подпольной группы. По совету Эрнста, мне пришлось уклониться от окончательного ответа, а потом ретироваться и уйти в тень, что, естественно, вызвало недоумение… если не подозрение.
Стало известно, что в одном из цехов начали производство крупнокалиберных снарядов, начиненных отравляющими химическими веществами. Состав ОВ держался в строгом секрете. В отличие от обычных артиллерийских снарядов эти имели цветные кольцевые полоски, в различном цветовом и количественном сочетании, в зависимости от состава и концентрации отравляющего вещества.
Через Гюнтера Эрнст предложил мне собрать сведения об этой ядовитой начинке. Тут-то и пригодилось знакомство с инженером-химиком, бывшим моим соседом по нарам и столу. Он имел отношение к разработке новых химических веществ. Мне было известно, что немцы высоко ценили его как специалиста. Он пользовался некоторыми привилегиями, но и охранная служба окружала его повышенным вниманием. Это осложняло мои действия и требовало особой осторожности. Павел Алексеевич, или Доктор, как звали его немцы, был скрытен и подозрителен. С, товарищами по лагерю старался общаться как можно меньше, друзей не имел. Ко мне он почему-то проявлял некоторую благожелательность. Причиной этого, думаю, были мои вишневые косточки, ну и, может быть, углубленный интерес к его любимой химии. И раньше, когда наши места были рядом, мы часто беседовали на научные темы. Теперь это было более чем кстати. Чувствовалось, что Доктор любил свою профессию и говорил о ней с увлечением. Я старался перевести разговор на интересующие меня детали. И хотя Доктор, как оказалось, имел только косвенное отношение к химическим секретам немцев, но он умел догадываться, вычислять и определять. Кое-что через него удалось установить.
Собранные сведения я передавал Эрнсту. Не знаю, были ли они достаточными и кто еще работал в том же, что и я, направлении. Так или иначе секретный состав, как я позже узнал, был раскрыт.
Благодаря контакту с рабочими разных цехов и заводов, я имел теперь общую картину производства вооружения в главной кузнице фашистского рейха.
Отсюда, с заводов Круппа, на Восточный фронт шел непрерывный поток оружия. Танки, пушки, самолеты, мины, снаряды… Даже железные кресты всех степеней и солдатские пряжки с надписью: «Гот мит унз» («С нами Бог») штамповались из той же крупповской стали. Авиация наших союзников уже не раз сбрасывала бомбы на жилые кварталы города и лагеря иностранных рабочих, но заводы оставались нетронутыми и продолжали работать на полную мощность.
Накануне нового, 1943 года Эрнст сообщил, что вскоре ожидается мощный налет авиации союзников на весь промышленный комплекс Рура, и что нужно вывести из строя всю противопожарную систему на предприятиях и заводах. Причем не заранее, а в самом начале воздушного налета, чтобы не выдать себя предварительными действиями. Гюнтеру удалось отыскать человека, знающего крупповскую противопожарную систему. С его помощью была воссоздана схема противопожарного водоснабжения и намечены наиболее уязвимые и доступные узлы.
Началась напряженная подготовительная работа. Она требовала большой осторожности и изобретательности. Дополнительно была составлена схема размещения складов взрывоопасных и горючих материалов, с тем, чтобы ликвидировать их, если они уцелеют при бомбежке. В мою задачу входило уточнение схемы по цехам. Помимо опроса рабочих, иногда удавалось самому побывать на объектах. Не обошлось без опасного инцидента. Один из наших рабочих, судя по всему, догадался о нашем плане и начал активно действовать по собственной инициативе. При очередном моем посещении он улучил момент и продемонстрировал результаты своего труда: брандспойты с забитыми каналами, заклиненные водопроводные задвижки и вентили, проколотые пожарные рукава… С большим трудом, применяя сочетание уговоров и угроз, все-таки удалось остепенить его. Я объяснил ему всю вредоносность этой идеи. Такая самодеятельность могла напрочь погубить весь намеченный план. Активист пообещал угомониться и ждать…