— Вот, у нас гвозди кончились и на складе нет. Не мог бы где-нибудь раздобыть?
— Цой все может. Сколько надо?
— Ну хотя бы ящик. Достанешь — до конца дня свободен!
Менее чем через час у нас был целый ящик гвоздей.
На следующий день мы решили изменить технологию работы. Сколачивали щиты внизу в цехе, а поднимали их с помощью блока. Старшим по обеспечению материалами назначили Цоя. Все дела по этому цеху мы закончили до окончания рабочего дня. Я дал бригаде отдохнуть, а сам отправился в контору.
Офанасов встретил вопросом:
— Завтра, к концу дня сумеете закончить работы по цеху?
— Уже закончили.
— Как «закончили»? Не может быть! А я начальству обещал, не раньше чем завтра… Ну, молодцы!
— Мы-то молодцы, а как насчет трех зачетных днем для особо отличившихся?
— Готовь список!
Все, кого я включил в список, получили зачет — три дня за один день. Вот высшая награда в неволе и угнетении— одно обещание свободы, только мысленное приближение желанного дня освобождения. Этим манком пользовались постоянно — оказывается, как просто: лишить человека свободы, а там манить, манить этой призрачной узывностью, манить и затягивать удавку подчинення. И я, вместе с системой, пользовал тот же прием, да еще гордился результатами.
Постепенно Цой стал моим верным помощником, но от бригадирства отказывался наотрез:
— Я не сука. Честной вор здесь командовать людьми не станет, — сказал он, как смазал мне по роже.
— А чего ж ты тогда на крышу полез? — воткнул я ему в отместку.
Теперь чесался он:
— Знаешь, интересно было посмотреть, как вы оттуда лететь будете.
— Ну, мог бы и снизу посмотреть…
Начальство не спешило отозвать меня обратно в контору, и я продолжал руководить участком. Понадобилось «опять срочно» усилить фундамент под оборудование. Бетон, целую машину, привезли с большим опозданием, к концу смены. Вывалили прямо на снег, у дороги. Бригада уже собралась идти в лагерь. Отложить укладку нельзя — бетон ждать не будет: застынет, окаменеет.
Я подозвал Цоя:
— Что будем делать?
— Отпускай бригаду, инженер, останутся четыре человека.
— Да разве вы четверо управитесь?
— Это не твоя забота. Бетон будет уложен. Или ты перестал мне верить?
Бригада ушла в лагерь. Цой разделся до пояса, трое остальных последовали его примеру. Только бегом, двое носилок, при морозе не меньше чем в тридцать градусов— с улицы в цех, без остановок. Это надо было видеть! Перевели дух только тогда, когда весь бетой был уложен в опалубку. На завтра я дал им полдня отдыха. Получилось так, что как раз назавтра Офанасов решил проверить, как идет работа, и… наткнулся на этих четверых. Устроившись в укромном уголке цеха, они, конечно, играли в карты. Офанасов стал на них кричать, обозвал негодяями, бездельниками. К нему подошел Цой и спокойно сказал:
— Не кричи, начальник. Нам разрешил инженер…
Офанасов не дал ему докончить, взорвался еще больше:
— Какой тут — инженер? Я здесь начальник! Немедленно отправляйтесь на свое рабочее место!
— Вам же сказали, нам разрешили, — снова повторил Цой.
— Молчать! Жулье проклятое. Вон отсюда!
Цой схватил лопату и пошел на Офанасова; тот попятился к двери, выскочил на улицу и побежал прочь. Все повторилось так же, как с Птахиным в день моего прихода на участок. Хорошо, что Офанасов быстро смылся, — Цой раскроил бы ему череп. Скоро из конторы за мной прибежал посыльный. Офанасов набросился на меня:
— Безобразие! Превратил участок в бандитский притон!..
Только после того как я рассказал ему о вчерашней укладке бетона, он поутих. Даже велел сказать Цою, что произошла осечка.
Я уже говорил об относительно привилегированном положении «социально близких» (осужденных за бытовые или уголовные преступления). Многие из них имели пропуска на выход из зоны и бесконвойное хождение по городу.
Кстати, один из таких «социально близких» — заведующий хлеборезкой и по совместительству дневальный «кума» — опер-уполномоченного (а попросту — стукач), в течение длительного времени воровал хлеб и недодавал его заключенным. Долго его не могли уличить, обыски ничего не давали. И не мудрено, он прятал пайки в надежном месте — под диваном в кабинете опер-уполномоченного.
Еще один «социально близкий» — маляр, не раз уличался в воровстве у своих же товарищей. Как-то ко мне на участок пришла с запиской от Офанасова сотрудница нашей конторы. В ее городской квартире надо было побелить потолки. Другого расконвоированного маляра не было, пришлось послать его. Через день хозяйка квартиры явилась снова, вся в слезах: украли вещи.
Маляр клялся, что ничего не брал. В это время в прорабскую зашел погреться бригадир штрафной бригады Алексей Костырев, известный в прошлом грабитель. Я рассказал ему о случившемся.
— Вещички сам принесешь, иль помочь? — сразу сказал Алексей маляру.
Тот снова стал божиться, что ничего не брал. Тогда Костырев снял с гвоздя вафельное полотенце, накинул его на шею маляра, толчком в плечо повернул его к себе спиной, перехватил полотенце поближе к шее и коротким резким поворотом кисти руки сдавил ему горло. Лицо маляра побагровело и тут же начало синеть, глаза полезли из орбит, рот судорожно раскрылся, и из него набок вывалился побелевший язык. Я схватил Костырева за руку, но он отшвырнул меня.
— Не мешай. Я знаю, что делаю!
— Да ты ж его задушишь, может быть, он действительно ни при чем.
— Тебе вещи нужно вернуть? Тогда не мешай!
Алексей ослабил полотенце, маляр стал приходить в
себя.
— Ну как, принесешь вещи?
Маляр снова взмолился:
— Лешенька, я не брал, я ничего не знаю!
И снова резкий выверт руки, полотенце сдавило горло. Маляр попытался еще что-то сказать, но вместо слов получился сдавленный хрип, а затем тело его обмякло и рухнуло на пол, Костырев отпустил полотенце. Я подумал, что несчастный уже мертв и проклинал себя, что связался с таким усердным правдоискателем. Тем временем маляр оживал. Костырев не торопил его. Маляр приподнялся, не спеша встал на ноги и как ни в чем не бывало бросил сквозь зубы:
— Ладно… ваша взяла.
Через полчаса все украденное было на месте. Мы так и не поняли, где все это он прятал и помогал ему кто-нибудь или это он все сам…
Работа на участке вроде бы меня устраивала. У нас постепенно сколотилась литая команда, или, по официальной лексике, — здоровый коллектив! Что, прямо скажем, было делом редким для разношерстного состава заключенных
В бригадах было несколько прибалтийцев — они составляли костяк участка. На них всегда можно было положиться. Я уже упомянул литовца Витолдса. Исключительно крепкий, добросовестный, смелый парень. Однажды, когда произошла авария плавильной печи, он сам полез в еще не остывшее чрево и находился там почти две смены, с небольшими переменами, пока авария не была устранена.
Как ни крути, а нашего брата кроме как отчаянным, опсихелым героизмом не проймешь. Такое уж мы оказались племя — и даже иные, попавшие в наш круг, все равно становились такими же — вот незадача!.. А вот Витолдс никакой показухи не лепил. Не умел. А работал как настоящий, честный работник. Вот и остался в моей памяти навсегда.
Все зэки нашего участка получали максимальный зачет дней и полную пайку хлеба. Я подобрал надежных бригадиров. Мне здесь засчитывали два, а то и три дня за день, и я не спешил возвращаться в контору. Серафим Алексеевич уже не раз и в шутку и всерьез спрашивал:
— Не надоело бездельничать на участке? Не пора ли вернуться в контору?.. Много дел накопилось.
Я отвечал ему, что за безделье на участке мне засчитывают два дня за день, а за конторские дела — только полтора.
Но вернулся из длительного отпуска вольнонаемный начальник участка Азиев, и мне все-таки пришлось вернуться в контору. Правда, Офанасов вскоре снова обратился ко мне за помощью. У одной из фабричных труб начал разрушаться верх. Венчающая трубу чугунная корона весом в несколько центнеров могла упасть. Нам поручили снять корону и разобрать верхний разрушившийся участок кирпичной кладки. Задача была не из простых, но инженерно забавная. Предлагалось построить леса вокруг трубы и с них вести разборку. Сооружение лесов на высоту трубы требовало много времени, а корона могла упасть в любой момент.