Справа из снежной круговерти выплыли две парочки, заставив Андрея с напарниками поспешно спрятать оружие.
— Да нет, все не так. Самый смешной рождественский фильм — с Чеви Чейзом, — горячо убеждал своих спутников один из движущихся навстречу, — «Европейские каникулы».
— Это там, где он приносит елку, а в ней оказывается белка?
— Ага. А еще собака вылакала из-под елки всю воду. И сухая, как порох, елка вспыхивает.
— И белка сгорает? — возмутилась женщина. — Это, по-твоему, смешно?
— Нет, она прыгает Чеви на спину, — успокоил ее второй спутник. — Дурацкое чучело белки, которое реквизитор просто пришил к его свитеру, но вся семья разбегается с визгами. А потом Чеви уносится с воплем, не чувствуя, что ему в спину вцепилась белка. А…
Голоса удалялись, парочки уходили по проулку. Вскоре их силуэты снова скрыл густой снегопад.
Андрей с напарниками вытащили пистолеты.
— Петр? — позвал он в микрофон.
В ответ раздалось только затрудненное дыхание.
— Все можно решить полюбовно, — уговаривал Андрей. — Ты мозги включи, сам поймешь.
Петр молчал.
— Прекрасно. Скоро увидимся, дружище, — пообещал Андрей.
Он переключил передатчик обратно на «новую» частоту и, сунув его под куртку, снова пристегнул к ремню.
Михаил обеспокоенно указал под ноги.
— Поскорее надо. Следы скоро совсем заметет.
Андрей глянул налево, где проулок сворачивал обратно в сторону Каньон-роуд.
— Он мог вернуться назад, в толпу, — высказался Яков.
— Мог. Но у него кровища хлещет. Значит, он должен опасаться, что заметят, что поднимется шумиха и этим он себя выдаст. Будет он так рисковать? Или попытается отсидеться где-нибудь?
Рассуждая, Андрей вглядывался в правую сторону переулка, уводящую от Каньон-роуд. Туда следов вело меньше.
— Вы давайте налево, проверьте в толпе, — велел он Михаилу с Яковом. — А я туда.
Шагнув в открытую калитку, Каган оглядел палисадник перед домом. Сквозь густеющую пелену снега угадывались очертания скамьи и вечнозеленого кустарника справа. Слева тянулись к небу два голых дерева, из-за белизны стволов почти не различимые в снегопаде. Каган снова попытался разглядеть, что делается за большим окном, однако движения в доме по-прежнему не наблюдалось — только отблески огня в камине.
Перед глазами вдруг тоже все заплясало, под стать угадывающимся за стеклом отблескам.
«Это снег застит глаза», — подумал Каган.
Ноги заледенели, грудь под полурасстегнутой курткой тоже.
«Скорее», — велел он себе, оборачиваясь, чтобы закрыть калитку и задвинуть обратно щеколду, превозмогая острую боль в раненой руке. Когда он снова перевел взгляд на дом, в глазах опять начало двоиться.
Младенец под курткой шевельнулся. Понимая, что нужно укрыться как можно скорее, Каган сделал шаг. Потом другой. Снег повалил быстрее, вселяя надежду, что следы скоро заметет.
«Может, и удастся мой фокус». Однако Каган слишком хорошо представлял, что чувствует сейчас человек, с которым он секунду назад говорил по рации. Которого заставил поверить, будто они с ним друзья. Который — даже если сегодня не получится — будет преследовать его, пока не настигнет.
Каган подошел ближе к дому, но тут слева от входной двери возникло нечто, заставившее его всерьез испугаться за адекватность своего восприятия.
Там стоял комнатный цветок. Густая корона темно-зеленых листьев, выделяющаяся на белом снегу, — поэтому Каган зацепился взглядом. Но это ведь невозможно? Какое комнатное растение выживет под такими снегопадами? Мало того, он еще и цвел — полдюжины крупных розеток, белоснежных, сливающихся с летящим снегом, как стволы растущих во дворе осин.
И все-таки цветок стоял.
«Цветы зимой? У меня глюки, — решил Каган. — Снежный мираж какой-то. Или это от потери крови».
Спотыкаясь, он побрел по полузаметенным следам, уводящим вбок от входа. «Шагай, — заставлял он себя. — Уже почти пришел. Заберешься в сарай или в гараж, там можно будет отдышаться. Передохнуть. Перевязать рану».
Он переставлял ноги. Шаг. Другой.
«Может, там найдется брезент или старое одеяло, заползу под него, — надеялся он. — Согреюсь. Оба согреемся», — пообещал он мысленно младенцу. Каган чувствовал за него ответственность, какую ему никогда и ни за кого в жизни испытывать не доводилось. «Может, смогу завернуть тебя во что-нибудь и спрятать в укромном уголке. Тогда появится шанс защитить нас обоих».
«Только, пожалуйста, — взмолился он про себя, — не вздумай плакать. Ты наверняка голодный. Я попробую найти, чем тебя накормить. Не знаю еще что, но я постараюсь обязательно. Только не заплачь. Ты держишься молодцом. Умница! Одна только маленькая просьба, ради бога, не заплачь».