Среднего роста, худощавый, костлявый, он отличался бледным лицом, все черты которого выражали зверскую жестокость и низкие инстинкты. Только большие живые глаза поражали бы красотой, если б их взгляд не был хитрым, лицемерным, коварным. Одет он был весь в черное, и такой же черный галстук, сжимавший длинную шею, высоко поддерживал его голову.
— Ну, поручик, — сказал он. — Вы поймали птицу. Да, это он. Ну, товарищ, заставил же ты себя искать. Выходи к ответу.
Фабио, не удостоив шпиона ни одним словом ответа, а, обратившись к офицеру, произнес:
— С каких пор сообщник допрашивает виновного? Признаюсь, я ненавижу австрийское правительство и часто говорю дурно о нем, но этот человек подбивал нас убивать по одиночке солдат, стоявших на часах. Может быть, мы безумцы, но он подлец.
Офицер, по-видимому, разделял мнение Фабио и презрительно взглянул на Галлони.
— Ваш жених молодец, дитя мое, — сказала княгиня на ухо Шарлотте.
— Ваши слова только доказывают, что я хорошо сыграл свою роль, — отвечал Галлони, нимало не смущенный обвинением в шпионстве и предательстве. — Это мое ремесло, а все вы были, по обыкновению, дураками и болтунами. Впрочем, я должен сказать, что ваше предприятие было обставлено серьезнее и основательнее, чем обыкновенно подобные истории. Только вы не умели держать язык за зубами. Впрочем, я был не один шпион. Это тебя удивляет, Фабио? Ну, поломай-ка себе голову и отгадай второго шпиона. Ну, где же его бумаги? — прибавил он, обращаясь к офицеру.
— Какие бумаги?
— Вы еще не обыскали его! Эй, сюда!
Два полицейских агента, вошедшие в магазин вместе с Галлони, приблизились к Фабио и схватили его за плечо.
— Ну, говори, где бумаги, которые ты должен был отвезти в Вену, — продолжал сыщик. — Ты этим освободишь меня от лишнего труда обыскивать твои карманы. А, ты не хочешь отвечать? Хорошо.
Фабио презрительно молчал, и Галлони стал его обыскивать, приговаривая:
— Это не человек, а кладезь всяких драгоценных документов. На нем целая масса писем представителей бонапартовской семьи к шенбруннскому юноше и еще другие бумаги, содержания которых я не знаю. Но все это касается бегства Римского короля.
Княгиня Сариа пристально посмотрела на Шарлотту и шепотом произнесла, бросая знаменательный взгляд на картонки:
— А, понимаю.
Между тем Галлони вывернул все карманы у Фабио и ощупал всю одежду сверху донизу.
— Черт тебя возьми, — воскликнул он наконец, — куда ты спрятал эти бумаги? Ведь их должна быть большая связка! Ну, молодцы, снимайте с него сапоги.
Фабио положили на стол и сняли с него обувь, а потом отпороли подкладку шляпы.
— Все ничего, — промычал Галлони. — Однако, ты вышел прямо из дома, когда я напустил на тебя полицейских, а сам обыскал твою квартиру. Там ничего не оказалось, а на улице не выбрасывают таких важных документов, значит, они здесь. Связать ему руки, — продолжал Галлони, обращаясь к своим помощникам, — и обыскать весь магазин.
Бальди всячески пытался уговорить княгиню удалиться, так как ей неприлично было более оставаться при такой сцене, но она отвечала:
— Оставьте меня, я хочу видеть, до чего это дойдет. Уходите, граф, если желаете.
— Нет, я вас не покину.
Между тем полицейские агенты приступили к обыску: один открывал все ящики, а другой под надзором офицера открыл денежный сундук ключом, который ему добровольно отдала хозяйка магазина.
— Вы допросили этих женщин? — спросил Галлони, обращаясь снова к офицеру.
— Да, за них поручился граф Бальди.
— Я знаю графа Бальди и княгиню Сариа, — произнес Галлони, — а эти две женщины, вероятно, белошвейки. Извините, — прибавил он с отвратительной улыбкой, — но я должен обыскать ваши карманы, сударыни, так как ваш приятель не хочет сказать, куда он спрятал бумаги.
— Подлец, — воскликнул Фабио, — тебе мало быть низким предателем, ты еще смеешь поднять руку на беззащитных женщин.
И он рванулся с такой силой, что жандармы, державшие его, едва могли с ним справиться.
— Не подходите, — промолвила Шарлотта, побледнев, и, схватив большие ножницы, прибавила, — если вы сделаете еще один шаг, то я нанесу себе удар этими ножницами.
Напротив, ее тетка подошла к сыщику и, подняв обе руки, сказала:
— Начинайте с меня, я не уступлю своего права старшинства.
Эти слова доброй старухи поразили княгиню Полину Сариа. До этой минуты она довольно хладнокровно смотрела на все происходившее вокруг нее, и хотя понимала, что Фабио был благородным энтузиастом, белошвейки добрыми женщинами, а полицейский низким предателем, но ей не было никакого дела до безумного заговора, составленного какими-то мальчишками в пользу бессмысленного юного претендента, спокойно в это время разгуливавшего в Шенбруннском парке. Но теперь сыщик показался ей столь отвратительным, а его жертвы столь жалкими, что Полина Сариа не могла больше выдержать такого недостойного зрелища. Ее благородная душа возмутилась, и она громко воскликнула: