— Нет, уверяю вас, княгиня, я нахожусь в большом затруднении, и только умная женщина, как вы, может помочь мне найти выход.
Полина внимательно посмотрела на старого дипломата, чувствуя, что он расставляет ей сети.
— Вот видите, княгиня, в чем дело: надо найти средство, чтобы узнать, о чем думает молодой человек, живший до сих пор в одиночестве, не тяготится ли он своим положением и не мечтает ли выйти из него.
— Кто же этот молодой человек? — спросила княгиня.
— Вы сейчас это узнаете, но прежде скажите мне, как изгнать из головы двадцатилетнего юноши желание приключений и славы.
— Очень просто. Откройте птице клетку, и она полетает, полетает, попробует свои силы и вернется назад, так как она слишком привыкла к золоченой неволе, чтобы расстаться с нею.
— Это средство очень опасно. Нет ли другого?
— Есть и другое. Впустите в клетку другую птицу. Очутившись вдвоем, узник забудет свою неволю и бросит всякую мысль о свободе.
Меттерних пристально смотрел на свою собеседницу и не заметил в ней следа смущения. Он решительно ошибся и не имел никакого основания принимать прелестную княгиню Сариа за искательницу приключений.
— А как же найти подобающую птицу? — спросил он, продолжая начатый разговор.
— Вы находите послов, найдете и посланниц.
— Это легко сказать, а сделать трудно.
— В таком случае положитесь на случайность. Иногда случай бывает умнее самого Меттерниха.
— А пока не явится такой случай, я не буду знать, что происходит в белокурой голове.
— А он белокурый?
— Вот я и проговорился. Впрочем, все равно, вот и он сам. Как по-вашему, он изменился за три года?
В эту минуту в комнату вошел юноша, и княгиня Сариа промолвила:
— Герцог Рейхштадтский! Да, он очень изменился.
Она невольно встала и так пристально, так внимательно осмотрела вошедшего с головы до ног, что ей самой показалось странным подобное внимание со стороны обыкновенно равнодушной и скептичной светской красавицы.
VII
Его сын
Герцог Рейхштадтский вошел в сопровождении своего наставника, графа Маврикия Дитрихштейна, и прямо подошел к канцлеру, словно никого другого не было в комнате.
— Я только что был у дедушки, — сказал он дрожащим голосом, — и он сказал мне, что вы имеете передать мне его приказания. Хотя я и пришел к вам, но не лучше ли вам передать эти приказания графу Маврикию. Он распоряжается в Шенбрунне за отсутствием императора, и ему, я полагаю, следует принимать и приказания.
В эту минуту он заметил эрцгерцога, стоявшего у окна с Мармоном, и, подойдя к нему, произнес:
— Простите, дедушка, я вас не заметил.
Пока старик его обнимал, юноша прибавил шепотом:
— Я очень несчастен.
— Что с тобой, Франц? Кто тебя обидел?
— Молодой герцог слишком увлекается, — сказал Меттерних, также приближаясь к эрцгерцогу и юноше, — дело идет не о распоряжениях по Шенбруннскому замку, а его величество приказал мне напомнить вам, герцог, о том, что такой принц, как вы, обязаны подчиняться этикету.
— Разве я нарушил обязанность, налагаемую на меня моим положением, господин канцлер?
— Нет, Боже избави, ваше высочество. Очень естественно кататься верхом и принимать ваших друзей, но дедушка желает, чтобы вы впредь ничего не делали без его разрешения.
— Прошу вас, князь, выразиться определительно.
— Например, вы любите разговаривать с графом Прокеш — Остеном и вы с ним катались верхом, а вашему дедушке угодно, чтобы вы впредь не беседовали с графом иначе как в присутствии третьего лица.
— Я слышал, — отвечал с горечью герцог, — что моему другу Прокешу дано поручение ехать в Италию надолго. Значит, я его больше не увижу.
— Никто не говорит о том, чтобы ваше высочество его не видели, но…
— Я очень хорошо понимаю, чего хотят от меня, но не люблю наушников. В моих словах нет ничего обидного, и если дедушка не желает, чтобы я свободно говорил с моими друзьями, то хорошо — я не буду с ними видеться.
— Император еще боится, — продолжал Меттерних, как бы ни в чем не бывало, — что вы слишком свободно ходите по Вене, герцог, и ваша свита не знает, куда вы направляетесь.
— Хорошо, понимаю. Выходя из дому, я буду всегда говорить, куда иду, чтобы можно было следить за мной.
— Не следить, ваше высочество, а охранять вас.
— Хорошо, хорошо, я все понимаю… Не правда ли, я должен как можно больше оставаться в том парке, который служит мне тюрьмой? Мне следует не думать ни о чем, не надеяться ни на что и даже не удивляться, что мне переменили имя. Хорошо, господин канцлер, я все понимаю.