— Это дело другое, — возразил папский легат, очевидно недовольный результатами своей беседы, — его святейшество будет очень сожалеть!
— Не правда ли, ваше величество, — сказал Меттерних, обращаясь к эрцгерцогу Карлу, который слышал их разговор с легатом, — ведь я был бы смешным кардиналом?
— Нисколько, — отвечал старый фельдмаршал с иронической улыбкой.
Отойдя в сторону с генералом Бельяром, он прибавил вполголоса:
— А что я вам говорил: Альбани не хотел говорить об актрисах, а сам предложил канцлеру разыграть такую сцену переодевания, какую вряд ли можно видеть и в театре. Тонкие дипломаты эти итальянцы. И когда подумаешь, что вы, французы, сражались с нами и еще, быть может, готовы сражаться из-за итальянцев…
— Италия не в Ватикане, — заметил Бельяр.
— Вы правы, она в Капитолии, — отвечал эрцгерцог.
В эту минуту у входа в гостиную произошло движение, и масса мундиров раздалась на обе стороны, чтобы, очевидно, пропустить кого-то.
— Пойдемте в театральный зал, — сказала эрцгерцогиня София, — кажется, приехал император. Не правда ли, княгиня? — сказала она, обращаясь к Полине.
— Извините, ваше высочество, — отвечала княгиня Сариа дрожащим голосом, — это не император, а герцог Рейхштадтский.
Услыхав это имя, сидевшая рядом с нею молодая девушка в белом кисейном платье устремила глаза на дверь и тихо промолвила:
— Какой он бледный!
Это была Гермина Меттерних.
IV
Дебют герцога Рейхштадтского
Все с любопытством ожидали первого шага герцога в светском венском обществе, и самое искреннее удивление выразилось на лицах как дам, так и мужчин, когда он появился на пороге гостиной, весь в черном, без орденов. Его щеки казались бледнее обыкновенного среди окружающих его золотых мундиров. Высокий белый галстук обвивал его шею, а в кружевном жабо не видно было ни малейшего бриллианта. Узкий, длинный фрак, короткие брюки и шелковые чулки обрисовывали его тонкую, стройную фигуру. Без шпаги, ленты и улыбки он казался безмолвным протестом и живым упреком. Все присутствующие это хорошо поняли, и сочувственные взгляды приняли почтительный характер, а равнодушные выразили беспокойство.
— Какой странный костюм, — сказал вполголоса Меттерних эрцгерцогу Карлу, — вам не кажется, что ваш внук как будто совершает сегодня государственный переворот?
— Во всяком случае это не 18 брюмера, — отвечал фельдмаршал, стараясь обратить замечание канцлера в шутку, но в глубине своего сердца он опасался, чтобы выходка юноши не навлекла на него строгого выговора.
Между тем герцог, сопровождаемый одним из своих новых адъютантов, капитаном фон Молем, обратился к хозяину дома с любезными словами:
— Я очень вам благодарен, что вы берете на себя труд быть моим чичероне на этом прекрасном празднике.
— А я, — отвечал лорд Каули, возвышая голос, быть может, более, чем это дозволяло приличие, — осмеливаюсь поблагодарить вас, ваше высочество, за то, что вы выбрали мой дом для вашего первого появления в свете.
— Мой дед, который еще решает за меня все вопросы, — отвечал герцог, — сделал этот выбор, и я ему очень признателен.
Не продолжая далее этой легкой перестрелки, сын Наполеона направился к группе эрцгерцогинь и любезно поздоровался с ними, целуя им руки, затем он отыскал Меттерниха и, обменявшись с ним несколькими словами, подошел к эрцгерцогу Карлу.
— Здравствуйте, дедушка.
— Скажи, пожалуйста, зачем ты надел такой странный костюм.
— Я не хотел, чтобы мой мундир, даже австрийский, прикасался к красным мундирам, — отвечал просто и искренно юноша.
— Ах, ты, луарский разбойник! — заметил с улыбкой эрцгерцог.
Между тем Меттерних подготовлял театральный эффект, который должен был заставить герцога Рейхштадтского выдать себя или, по крайней мере, подчеркнуть дипломатическое значение его присутствия на балу. Канцлер сказал два слова лорду Каули, и тот направился к официальному представителю нового французского короля, генералу Бельяру.
— Генерал, — сказал он, взяв его за руку, — вы знаете молодого герцога Рейхштадтского, не хотите ли, чтобы я вас познакомил?
— Конечно, но… — начал Бельяр, покраснев…
Однако он не успел окончить своей фразы, как уже хозяин дома, как бы исполняя долг гостеприимства, представлял его юноше.