— Я больше не скажу ни слова, — произнес он, — если я хотел вас предупредить, то сделал это лишь по чувству своего долга. Если вы меня послушаетесь, то я обязуюсь в 24 часа доказать вам, что я прав, и тогда, быть может, вы поблагодарите меня за то, что я вовремя удержал вас от заблуждения и ошибки. Но, ваше высочество, вы вольны делать, что угодно. Поезжайте на маскарад, если желаете.
— И пойду, — отвечал герцог Рейхштадтский, гордо выходя в дверь.
VII
Отец и дочь
— Он уезжает. Боже милостивый!
Эти слова вырвались из наболевшего сердца Гермины Меттерних, которая возвращалась в гостиную из сада вместе с эрцгерцогом в ту самую минуту, когда герцог Рейхштадтский исчез за дверью. Она задрожала всем телом и упала в обморок. Эрцгерцог едва успел ее поддержать.
— Что с тобой, Гермина? — воскликнул отец, подбегая к ней.
Гермина лежала неподвижно на диване, на который положил ее эрцгерцог. Глаза ее были закрыты, и смертельная бледность покрывала ее лицо.
— Молодая княжна, выходя из концерта, почувствовала себя дурно, и я посоветовал ей подышать свежим воздухом. Она как будто оправилась, но входя в эту комнату…
В эту минуту молодая девушка открыла глаза, и слезы потекли по ее щекам.
— Вы не сделаете ему ничего дурного, милый папа. Обещайте мне, что он не подвергнется никакой опасности. Незнакомец, который говорил с вами, очень злой. Да и вы, такой добрый всегда, сегодня сердитый.
— Что это значит? — воскликнул Меттерних. — Можете вы мне это объяснить, ваше высочество?
— Послушайте, князь, — отвечал добрый старик, — воображение молодой девушки иногда воспаляется такою мечтою, о которой не имеет понятия никто из окружающих ее. Самые великие умы не в состоянии понять того, что делается в сердце ребенка. Пожалейте, князь, это прямое, чистое создание.
Меттерних все понял. Он вспомнил наивное сочувствие, высказанное молодой девушкой относительно герцога Рейхштадтского, печальное выражение ее лица, когда он недавно говорил о заложниках, и ее волнение во время его разговора с сыщиком. Не могло быть сомнения, что дочь Меттерниха любила сына Наполеона. Его дорогое детище перешло на сторону его врага.
В сущности, Меттерних был отец в полном смысле этого слова и нежно любил дочь, потому первая мысль его была о том, что молодые люди могли составить прекрасную парочку. Но это было невозможно, и, устремив на плачущую молодую девушку печальный взгляд, он решил, что надо положить конец ее безумной мечте.
— Увезите ее поскорее, князь, — сказал эрцгерцог, — а то я боюсь, что в эту гостиную придет кто-нибудь и увидит ее слезы.
— Благодарю вас, ваше высочество, благодарю вас, — отвечал Меттерних. — Мой долг тяжелее, чем я думал, но я все-таки исполню свой долг. Пойдем, мое бедное дитя.
Они молча вышли в парадные сени, и после отъезда канцлера с дочерью эрцгерцог остановился в раздумье на лестнице.
Он вспомнил все, что ему говорили Гермина и юный герцог, припомнил его взволнованное лицо и печальное прощание с ним, сообразил все это и решил, что дело неладно.
«Во всяком случае, я не думаю, чтобы он решился на бегство, — произнес мысленно добрый старик, — да и в этом случае полиции не пришлось бы далеко его искать. Он поехал в Бельведер. Отправлюсь и я туда. Авось, мне удастся спасти бедного мальчугана».
Эрцгерцог Карл вышел на улицу в одном мундире, хотя слуги посольства подали ему шинель и предложили крикнуть его экипаж.
Часть восьмая
Прощай мечты
I
По дороге
Возвращаясь домой с отцом, Гермина молча плакала. Она так привыкла уважать отца и восхищаться всеми его действиями, что не могла обвинять его в жестокости, а напротив, она удивлялась, как у нее хватило смелости полюбить и сознаться в этом постороннему человеку, именно эрцгерцогу. Лицо ее было покрыто румянцем стыда.
— Ты плачешь, дитя мое? — сказал наконец Меттерних, надеясь, что, может быть, молодая девушка поддалась минутному увлечению. — Зачем ты так отчаиваешься? Что произошло? Отчего ты забыла своего отца, для которого, ты знаешь, нет другого утешения, кроме его ребенка? Разве я дурной отец? Разве я не исполняю всех твоих желаний, злая девчонка? Скажи мне все, что у тебя на сердце. Не скрывай от меня ничего. Ты молчишь? Ты не хочешь мне отвечать? Ого не хорошо, Гермина. Я не заслужил такого недоверия с твоей стороны.
— Простите меня, папа, — наконец промолвила молодая девушка, сдерживая свои рыдания, — но это свыше моих сил. Мое сердце замерло, когда я увидела, что вы его ненавидите. А когда я услышала, что вы даете приказание о принятии мер против него, то в глазах у меня почернело. Я уверена, что смерть не причиняет таких страданий.
— Милое дитя мое, — произнес Меттерних, нежно взяв за руку дочь, — неужели ты позволила себе привязаться к этому человеку без?..
— Не знаю.
— Он говорил когда-нибудь с тобой наедине?
— Никогда.
— Где ты его видела?
— У вас один раз… в Шенбрунне… и сегодня.
И снова слезы стали душить ее.
— Не плачь. Мы сейчас будем дома, и не надо, чтобы слуги видели тебя в слезах.
Гермина послушно отерла глаза и спросила:
— А вы не останетесь дома?
— Нет. Я тебе сказал, что только завезу тебя, а сам поеду далее.
— Вы увидите человека, с которым вы только что говорили?
— Может быть. Но не думай об этом. Подобные дела не касаются молодых девушек.
И он улыбнулся.
— Не смейтесь, папа, — я так боюсь, чтобы вы…
— Ты снова за старое… Ты не должна более никогда говорить со мной об этом. Слышишь? — никогда.
— Хорошо, папа, я не буду более говорить, но я не могу помешать себе думать.
— Нет, ты не должна и думать. Я не хочу, чтобы ты об этом думала.
Она подняла глаза к небу, тяжело вздохнула и ничего не ответила.
II
В Бельведере
Бельведерский парк, расположенный у ворот Вены, уже давно не представлял императорской резиденции, и два его дворца, построенные в стиле XVIII столетия после того времени, как в них обитал принц Евгений Савойский, служили только музеями исторических и художественных предметов. Но зато вокруг этого тенистого парка возвышались роскошные дома австрийской знати, и в тот вечер, когда лорд Каули давал бал, графиня Клари устроила маскарад, на котором собрались сливки Вены.