— Нахал, — промолвил канцлер.
— Молодец, — промолвил кто-то за группой полицейских, стоявших у дверей.
— В Шенбрунн я попал очень просто, — продолжал Франц, — муж моей сестры был садовником в Шенбруннском дворце, и я наследовал его дочь и место. Вот как я стал заниматься прививкой цветов в том самом парке, где я когда-то стоял на часах во времена отца теперешнего шенбруннского узника.
— И вы заплатили за это гостеприимство предательством, — заметил Меттерних.
— Это зависит от взгляда, господин канцлер: я полагаю, что когда рискуешь жизнью за идею, то это самопожертвование, а не предательство. Но вы ученее меня, и я не стану спорить с вами. Я одно только знаю, что очень люблю молодого принца, которого вы почему-то называете герцогом Рейхштадтским, когда он Наполеон. И неудивительно, что я его люблю; семнадцать лет тому назад я стоял часовым в Тюильри, когда он ходил еще в коротеньком платьице. Впрочем, я стоял на часах там и три года перед тем, когда вы, князь Меттерних, привезли к нам его мать, помните?
Канцлер презрительно пожал плечами.
— Вот вся моя история. Что касается до бегства принца, то я устроил его, и оно удалось с помощью…
— Не стесняйтесь, Франц, говорите все! — воскликнула княгиня Сариа. — Я горжусь, что ваша сообщница.
— Ну, да, наш план удался бы с помощью этой благородной, мужественной дамы, которую я глубоко уважаю. Если б принц не помешал мне, то я убил бы предателя, которого вы посадили на козлы коляски. Его высочество слишком молод и добр, чтобы ни в грош не ставить человеческую кровь. Вот он, мерзавец, — прибавил Франц, указывая связанными руками на Галлони, — когда вы будете платить ему за предательство, то не забудьте, что он получил задаток: принц подарил ему не только жизнь, но и свой кошелек. Я все сказал, ах, нет, мне надо еще прибавить два слова. Нет ли туг кого-нибудь, кто взялся бы доставить моей племяннице Маргарите деньги, находящиеся у меня в портфеле и нажитые честным трудом, а не полученные за содействие бегству принца? Можно быть врагами, но это еще не причина ограбить бедную девушку и лишить ее законного наследства.
— Скажи мне, где твои деньги, и я передам их по назначению, — произнес тот же голос, который уже назвал Франца молодцом.
Это был эрцгерцог Карл.
VIII
Эрцгерцог и канцлер
Выйдя из дома английского посольства и пройдя несколько шагов по улице, эрцгерцог решил, что он не поспеет в Бельведер, чтобы застать там герцога Рейхштадтского. К тому же вряд ли Меттерних решится на открытый скандал среди города, а поэтому эрцгерцог решил, что ему лучше отправиться прямо в Шенбрунн, где, по всей вероятности, должна было разыграться подготовлявшаяся драма. Он крикнул экипаж и поскакал в Шенбрунн. Там он узнал от графа Дитрихштейна, ожидавшего появления герцога, что Меттерних находится в одном доме в Гитцинге, и поспешил туда. Приближаясь к этому дому, он увидел, что к нему подъехала коляска и из нее вывели какого-то человека со связанными руками. Сердце у него дрогнуло при мысли, что это был его внук, и он, замешавшись в группу полицейских у дверей, был свидетелем всего происшедшего. А когда после своей откровенной исповеди Франц заявил просьбу о том, чтобы его преследователи сжалились над его племянницей, то эрцгерцог вызвался исполнить его поручение, так растроган был старый воин мужеством и смелостью своего сотоварища по оружию, хотя враждебной национальности.
— Вы, ваше высочество? — произнес с удивлением Меттерних.
— Простите меня, маршал, я не могу отдать вам честь, меня связали! — воскликнул Франц.
— Развязать этого солдата! — скомандовал повелительным тоном эрцгерцог. — Вы разрешаете, князь? — прибавил он, обращаясь к канцлеру. — Право, нет опасности, чтобы он скрылся.
Меттерних хотя неохотно, но должен был согласиться.
Полицейские агенты разрезали веревки, которыми был связан Франц, и, очутившись на свободе, он легко вздохнул, а затем, приложив левую руку к ноге, правой отдал честь его высочеству.
— Вам, маршал, — сказал он, — я с удовольствием отдам все, что у меня в карманах. Вот два пистолета, а вот бумажник с моими деньгами и бумагами.
Эти слова произвели потрясающее впечатление. Полина подумала: «Увы, наши друзья погибли». Галлони и граф Зедельницкий мысленно промолвили: «Наконец-то давно отыскиваемые бумаги в наших руках», а Меттерних едва не произнес громко: «Арест этого человека обнаружит нам список всех заговорщиков».
Подойдя к эрцгерцогу, который держал в руках портфель Франца, канцлер сказал:
— Так как вашему высочеству благоугодно оказать содействие к уличению этих интриг, то я докажу бумагами, заключающимися в портфеле, какой мы открыли заговор.
— О каких бумагах вы говорите? — спросил эрцгерцог, показывая, что при портфеле не было никаких бумаг.
— По сознанию этого человека, в портфеле находится список заговорщиков и план бегства, — произнес Меттерних.
— Это правда, — подтвердил Франц.
— Я очень сожалею, князь, — отвечал эрцгерцог, — но если эти бумаги в моих руках, то это все равно, как будто они и не существовали. Как патеры разрешают грехи, так и я разрешаю все, до чего прикасаюсь. Это единственная привилегия моего сана, и, быть может, потому я им дорожу. Ну, скажите по правде, князь, как могу я отдать вам эти бумаги, когда от них зависит свобода стольких людей? Это было бы подлостью с моей стороны, и вы сами покраснели бы, если б я унизился до этого.
— Но, ваше высочество, дело идет о государственной безопасности, — заметил Меттерних, видимо, недовольный, но не решавшийся резко говорить с братом императора.
Эрцгерцог спрятал портфель в карман и продолжал, понижая голос, так что его не слышали окружающие.
— Послушайте, князь, я не меньше вашего забочусь о безопасности государства и об интересах императора. Скажу более, даже ваша слава мне дорога, так как она касается чести родины, которую мы оба защищали. Верьте мне, не раздувайте этого скандала, он и так возбудил слишком много горя и имеет слишком много свидетелей. Вы можете быть спокойны, что никто не воспользуется теми бумагами, которые находятся в моем кармане. Мой внук уже водворен в Шенбрунн, чего же вам более? Вы хотите обличить и покарать каких-то несчастных, помогавших бегству юноши? Но ведь вы этим придадите детской выходке характер серьезного заговора. Нет, лучше оставьте в покое тех, которые теперь по вашей милости не могут причинить никакого вреда. Конечно, подобный поступок вам будет дорого стоить, но он достоин великого Меттерниха. Не забывайте, — и он еще более понизил свой голос, — что зрелище ничем не заслуженного несчастья может возбудить сочувствие самого невинного, самого чистого сердца. Наконец, скажите себе, что необходимо выказать милость к другим, когда думаешь о том, чтобы осушить слезы бедной дочери.