— Как, это ты, крошка? — тотчас же закричал принц в порыве расположения, удивившем всех офицеров. — Что ты здесь делаешь?
Ганс принялся как можно яснее рассказывать тихим голосом, чтобы никто из окружающих не мог слышать события этой ночи. Он сообщил принцу, как его мать, и «потом» Родек, и «потом» Лизбета, и «потом» он сам приехали накануне после длинного пути в какое-то селение, как деревня, имени которой он не знал, но которую сумел бы разыскать, была наводнена ночью гренадерами. Он с мелочной точностью описал мундиры австрийцев, свое безумное путешествие с целью предупредить голубых и встречу с отцом. Он рассказал, что неприятели удержали отца пленником и хотели убить, потому что нашли у него письмо, предназначенное императору. Наконец он передал о чтении вслух «не слишком злого» старого полковника всего, что было на этом маленьком клочке бумажки.
Ганс позабыл только одну подробность: он ничего не сказал о своем личном аресте, ни о попытках, которыми хотели проверить, понимает ли он французский язык и знает ли обвиняемого.
Настоящие герои, даже будь им одиннадцать лет, не подозревают своего героизма.
— И ты помнишь, что читали в твоем присутствии? — спросил его принц.
— О, да! Я столько раз это повторил мысленно, сколько мог, когда шел сюда. Я расскажу вам, не забыв ни одного слова.
— Хорошо, скажи мне это!..
Инстинктивная и очаровательная вежливость продиктовала ребенку следующий ответ:
— Ведь… письмо было к императору!
После кратковременного неудовольствия Мюрат ответил с благосклонной улыбкой:
— Тогда пойдем к императору.
Ганс был счастлив, что удержал тайну до конца. Его посадили на большую лошадь, на которой сидел самый молодой и самый ловкий адъютант принца. В таком-то виде Наполеон увидел его прибывшим перед своей императорской квартирой. Он снова заснул, убаюкиваемый ездою. Но только что его поставили на землю и ввели в белый зал школьного дома, как его глаза прояснились и память была к его услугам.
— Ты перед императором Наполеоном, — сказал ему Мюрат. — Говори теперь.
Искренний и умный взгляд ребенка обежал окружающие его лица и узнал тотчас же того, к которому надо было обратиться. Он увидел в нем кое-что иное, чем в других присутствующих.
— Это вы, сударь, император?
— Да, я. Говори без опасения. Где ты оставил твоего отца?
Наполеон сел и наклонился, чтобы лучше его рассмотреть.
Тогда Ганс снова рассказал Наполеону то же, что и Мюрату. Но он тотчас же видел, что не одно и то же говорить с простым маршалом и с императором. В то время как он рассказывал о событиях, маленький, бледный темноволосый человек, расспрашивающий его, поворачивал время от времени голову к столу, где была разложена карта, и пальцем, казалось, следовал по дороге, где бежал мальчик.
— Не правда ли, ты был в Вертингене, когда немецкие гренадеры явились туда?
Внезапно заданный Наполеоном вопрос напомнил ему имя, которое говорил полковник, приказывая одному из солдат проводить его.
— Да, да, Вертинген. Именно так его называли.
— Не помнишь ли ты, с какой стороны ты пришел к реке?.. Шел ли ты справа или слева от того места, где твой отец находится пленником, когда достиг наших солдат?
Инстинктивно, прежде чем ответить, Ганс протянул правую руку перед собою, как бы указывая своей памяти дорогу.
— Там, — сказал он.
— Хорошо.
Наполеон обернулся к Мюрату и сказал:
— Помни, что свободен проход на юг от Гогенрейхена.
Затем он снова обратился к Гансу:
— Но почему же ты знаешь, что хотят убить Шульмейстера? Ты, значит, видел его близко и слышал, что говорили вокруг его?
Тогда потребовалось, чтобы ребенок дополнил свой рассказ. Он это сделал так же естественно, как и вначале, и казалось, даже не подозревал о силе души, которую он обнаруживал во время допроса.
— Так ты сделал вид, — сказал улыбаясь Наполеон, — что не умеешь говорить по-французски?
— Да, господин император.
— И тебе удалось обмануть неприятеля?.. Как же они за это принялись? Какие вопросы тебе задавали?
— Полковник, говоря со мною по-французски, сказал, что умерла моя мать. Он хотел увидеть, как я отвечу.
— О! — сказал Ланн.
— И ты не выдал себя?
— Нет… И, однако, это была правда.
— Черт возьми! — прогремели басом, в один голос, маршалы Ланн и Ней.
— Замолчите, — сказал Наполеон, смотря ласковыми глазами на честных генералов. — Это очень хорошо, мое дитя, — продолжал он, возвращаясь к маленькому разведчику, — скажи мне теперь остальное.
Ганс собрался с духом, чтобы приступить наконец к предмету своей миссии. Он посмотрел в глаза Наполеону с пламенным вниманием и начал рассказ несколько дрожащим голосом:
— Хорошо, господин император. Люди, собравшиеся вокруг огня, нашли маленькую коробочку, в которой лежало письмо к вам. Мой отец сказал, будто не знает, что в нем написано. Тогда ему прочитали вслух для доказательства, что он знает содержание. Во все это время он так забавно смотрел на меня. Он так впился в меня глазами, что мне казалось, будто его глаза упираются в мои… Затем он попросил полковника прочитать медленнее, говоря, что он не понимает. Он все продолжал смотреть на меня!.. Тогда я сказал себе, что и мне так же надо внимательно слушать письмо, в особенности конец его. Это было, когда еще не раскрыли моего присутствия и меня видел только отец. Естественно, я внимательно слушал, и когда было окончено чтение, я повторил мысленно, что слышал. Поэтому я и не забыл… Если вы хотите, я вам перескажу.
— Говори, я слушаю.
— В начале письма мой отец Карл говорил, что ему не стоит оставаться более в Ульме, потому что генерал… генерал… Я не помню более его имени…
— Мак?
— Да, Мак… О, вы настоящий император: вы знаете все имена!.. Генерал Мак верил во все, во что вы хотели. Затем было сказано, это-то я на память помню: «Численность наличного состава войска 70 000 человек. Часть его может ускользнуть через Тироль с Иелашичем или к Богемии с эрцгерцогом; остальные не двинутся. Город укреплен, но, если удержать Эльсинген, он взят». Вот и все!
— Славный ребенок! — не мог удержаться, чтобы не сказать, Ланн.
— Да! — сказал Наполеон, подымая голову. — И ты можешь прибавить к этому, что это достойный сын честного отца, так как мы знаем теперь самое важное.
Ганс, не прерывая, снова начал свой рассказ и, закончив его, прибавил:
— Тогда, господин император, если вы довольны, вы воспрепятствуете, чтобы расстреляли моего бедного папу Карла?