— А потом, — воскликнул герцог, — ведь это еще не конец?
— Конечно. Спустя десять месяцев разнеслась весть, что императора высадили в Жуанском заливе.
— Где это?
— На французском берегу, против острова Эльбы.
— Потом?
— Потом вся Франция очнулась. Ах, если бы вы это видели! Все обезумели от радости. Глупый король послал войска, чтобы схватить императора, а они встретили его с триумфом. Ней выступил против него с армией, но, увидев императора, бросился к нему на шею. Только такие изменники, как Мармон, остались при короле, а все остальные приветствовали императора. Тогда уже не было речи об усталости и разочаровании. Все хотели империи и императора.
— Ну, и что же, мой отец сделал все, чтоб обеспечить мир своему народу?
— Он, вероятно, это и сделал бы, но было уже поздно. Меттерних не хотел более Наполеона, и благодаря ему, ему одному, Европа снова заключила коалицию против нас, а мы взялись снова за наши старые ружья Арколя, Маренго, Аустерлица, Ваграма и Шампобера.
— Увы! А сколько времени это продолжалось?
— Сто десять дней! Все кончилось под Ватерлоо. Но не заставляйте меня рассказывать это, ваше высочество. Мы одержали сотни побед, а кончили подобным поражением. Целые полки тогда погибли под неприятельскими ядрами, и семнадцатилетние солдаты умирали, не дрогнув, как старые служаки. Кавалерийские отряды разбивались, как о стогну, атакуя красные мундиры. Гренадеры падали под картечью человек за человеком, защищая свое знамя. Словно с неба валилась куча ядер и пуль, а там высоко на пригорке на белой лошади в сером сюртуке и черной треуголке виднелся…
— Мой отец, — промолвил герцог со слезами на глазах.
— Никогда мы так не сражались, — продолжал Франц. — Ней превзошел себя. Под ним убито было пять лошадей. Наконец, пешком, с разрубленным эполетом, с пронзенной пулею звездой Почетного Легиона и обнаженной головой, он повел последнюю атаку и крикнул проезжавшему мимо Друэ д'Ерлону: «Что же ты сегодня не дашь себя убить!»
— Ну, ну… — промолвил герцог, сдерживая дыхание, чтобы не проронить не слова.
— Увы! Несчастный умер не там. Его убили не английские и не прусские пули. Спустя некоторое время, в Париже, двенадцать французских солдат расстреляли именем короля храброго из храбрых.
— А этот король был француз?
— Да.
— Неправда!
— Империя была кончена. Ваш отец отдался в руки англичан и просил только, чтобы ему позволили окончить мирно жизнь с женою и сыном. Англичане отвезли его за тысячу миль на пустынный остров, и после шестилетнего пребывания там он умер от горя и истощения, более великий, чем когда-либо! Последняя мысль его была о вас!
— Наконец-то я знаю все, все! — промолвил герцог.
Между тем наступила ночь. В окнах замка показался свет.
В аллеях послышались шаги.
Франц исчез за деревьями. Данный им урок истории был окончен, и его ученик, более бледный, чем когда, медленно направился в ту самую комнату, где его отец когда-то спал победителем, и где он всю ночь печально думал о побежденном отце.
II
В кабинете Меттерниха
— Послушайте, г. Зибер, когда я отлучаюсь из этой канцелярии и уезжаю куда-нибудь, разве вы садитесь за мой письменный стол, открываете частные письма, адресованные на мое имя, или называете себя моим титулом? Не правда ли, нет? Точно также Людовик Филипп не имел права овладеть престолом Карла X под предлогом, что король отлучился.
— Но, г. Генц, я скромный секретарь, а вы тайный советник и правая рука князя Меттерниха.
— Но и я не король. Хотя я правая рука, но заменить головы не могу. Герцог Орлеанский даже не правая, а левая рука законного короля. Французская корона принадлежит герцогу Ангулемскому, а после него графу Шамбору.
— Но французы, по-видимому, не согласны с вами.
— Это не важно. Они каждое лето затевают революцию. Другие люди в июле месяце выезжают на дачу, а они берут Бастилию. Это, наконец, становится скучным.
Вот что говорили между собой 6 августа 1830 г. главный помощник Меттерниха и его секретарь в одной из двух комнат, составлявших кабинет канцлера Австрийской империи. Из этого кабинета в течение тридцати трех лет, от 1815 до 1848 года, европейская политика брала свой лозунг. Под общим названием канцлерского кабинета известны были две комнаты: рабочий кабинет, меблированный в строгом стиле, где князь среди груды деловых бумаг писал свои дипломатические депеши, и приемный кабинет, где он давал аудиенции, и постоянно находился один из его секретарей.
Эта последняя комната, где теперь Фридрих фон Генц, друг и ближайший помощник Меттерниха в продолжение тридцати лет, разговаривал с секретарем Зимбером, представляла большую роскошно меблированную гостиную с тремя дверями. Одна из них выходила в рабочий кабинет канцлера, другая во внутренние покои императорского дворца, а третья на парадную лестницу. В четвертой стене были два большие окна, открывавшиеся в сад. В центре комнаты стоял громадный стол, за которым могли поместиться все члены европейского конгресса; теперь на нем лежали только что вскрытые секретарем депеши. По стенам стояли роскошные кресла, а между двумя окнами красовался бюст Кауница, который как будто говорил посетителям: «Теперешний канцлер настолько уверен в своем превосходстве над своим предшественником, что не боялся оставить его образ в своем кабинете». Наконец, на главной стене при входе с лестницы висел большой портрет во весь рост императора Франца.
Вообще эта официальная гостиная, где обделывались политические дела всей Европы, походила своим убранством и царившей в ней атмосферой на светский салон.
Успокоившись несколько от своего раздражения против французов, которых он ненавидел, фон Генц спросил у секретаря:
— Сегодня у нас аудиенция чрезвычайного посла господина Луи Филиппа. Кто он такой?
— Генерал Бельяр, один из старых наполеоновских генералов.
— Вот вы увидите, что новый король окружит себя остатками империи и великой армии.
— Он мог бы сделать худший выбор. Во всяком случае одного наполеоновского маршала ему не иметь.
— Кого?
— Мармона. Он здесь.
— Как здесь?
— Да. Он командовал королевскими войсками против мятежников в июльские дни. Потерпев поражение, он покинул Францию после отъезда короля и сегодня представляется канцлеру.
— Мармон, герцог Рагузский! — произнес фон Генц с горечью. — Ну, он, по крайней мере, лучше кончил, чем начал. Назначены еще аудиенции?
— Эрцгерцог Карл и послы английский и прусский изъявили желание посетить канцлера, — сказал Зибер, взглянув в лежавший на столе список. — Несколько дам просили аудиенции, и еще явится парижский журналист Пьер Лефран, сотрудник «Journal des Debats».