Очутившись наедине, он стал мысленно повторять все команды построения и всевозможные тонкости военной тактики.
Произведя таким образом себе экзамен, юноша успокоился и пошел в сад, где его уже давно ждал Франц. В глубине своего сердца он чувствовал, что обязан как бы извиниться перед этим ветераном армии своего отца, что он произведет смотр австрийским солдатам.
Действительно, сообщая Францу эту новость, герцог был очень смущен и голос его дрожал; но старый служака тотчас понял, в чем дело, и вывел из затруднения сына своего императора.
— Так смотр будет завтра на Пратере? — переспросил Франц.
— Да, — отвечал герцог, и в голосе его звучала печальная нота.
— Хорошо, я приду.
Юноша безмолвным взглядом поблагодарил ветерана войн своего отца за этот деликатный ответ.
Что касается Франца, то, возвращаясь в свое скромное жилище, он бормотал:
— Это должно было случиться рано или поздно. Но горько думать, что его сын будет командовать австрийским полком. Все-таки надо посмотреть, как он справится.
На следующее утро старый служака поспешил на Пратер и поместился в первом ряду толпы, собравшейся посмотреть на первый смотр, который производил своему гренадерскому полку герцог Рейхштадтский.
Скоро раздался конский топот, и новый командир подъехал к полку. Он ловко сидел на кровном коне, и бледное лицо его отличалось серьезным, достойным выражением. Но не успел он поравняться с полком, как гренадеры огласили воздух дружным криком «ура». Эта неожиданная овация, бывшая в сущности нарушением дисциплины, очевидно, была вызвана необыкновенным волнением, которое ощутили даже немецкие солдаты, увидав сына того, кто всеми признавался за величайшего полководца.
Герцог Рейхштадтский был, видимо, смущен этим неожиданным знаком сочувствия и невольно покраснел, но через секунду он насупил брови и стал производить смотр по всем правилам военного искусства.
В окружавшей толпе слышалось:
— Однако молодец герцог!
— А как его встретили солдаты!
— Он может смело повести их куда угодно. Все за ним пойдут.
Один из присутствующих обратился к Францу с вопросом:
— Скажите, пожалуйста, этот полк был под Ваграмом?
— Был, — отвечал старый служака, — поэтому-то он так и встретил восторженно своего нового командира.
VI
Роза Гермины
После крестин эрцгерцога Франца-Иосифа, которые произошли в этот самый день в часовне Шенбруннского дворца, император принимал близких ему лиц в больших апартаментах нижнего этажа, а на террасах в парадной столовой и длинной галерее были расставлены роскошно сервированные столы, на которых виднелись целые батареи рейнвейна из Иоганисберга, который был подарен императором канцлеру под условием уплаты ему десятины натурой.
Гермина Меттерних и Флора Вибри не чувствовали ни малейшей тени голода, а потому при первой возможности они выбежали в парк.
— Пойдем, Гермина, — воскликнула Флора. — Мы подождем твоего отца у статуи Дианы.
— С удовольствием, но где же наши гувернантки?
— Они утоляют свой голод, а потом найдут нас.
Разговаривая таким образом, молодые девушки сошли с нижней террасы и стали с восхищением рассматривать цветники.
— Как здесь хорошо! — произнесла Гермина. — А вот и статуя Дианы.
— Это любимый уголок юных мечтателей, — отвечала Флора.
Действительно, на скамье у самой статуи лежала книга, и Гермина, не прикасаясь к ней, прочитала название «Meditations poetiques» Ламартина.
— Ты знаешь эту книгу? — спросила Флора.
— Нет. Но лучше не дотрагиваться до нее. Может быть, нам нельзя ее читать.
— Что ты! — воскликнула Флора. — Поэтические размышления! Да это все равно что молитвы.
— Кто-то ее, верно, забыл?
— Конечно! Но посмотри, одна страница в ней замечена травкой.
Флора поспешно открыла книжку на этом месте и воскликнула:
— Стихи!
— Прочтем.
Книга была открыта на поэме «Бонапарт».
Гермина закрыла книжку с каким-то религиозным уважением, как будто прикоснулась к чему-то священному, и снова положила ее на скамейку.
— Пойдем отсюда, — сказала она.
В эту минуту к девушкам подошел Франц и подал им несколько роз.
— Простите, — сказал он, — не желаете ли этих роз? Они очень редкие, и их никогда не срывают, но я нарочно принес вам их, думая, что они вам нравятся, барыни или барышни, не знаю, как вас назвать.
Последние слова были сказаны в шутку, потому что Флоре Вирби было только 17 лет, а Гермине Меттерних минуло только 15 лет.
— Благодарю, любезный друг, — сказала Флора со смехом и, взяв две розы, приколола к своему корсажу.
Но Гермина, покраснев, промолвила:
— А вас не будут бранить за то, что вы их сорвали?
— Нет. С одной стороны, я здесь полный хозяин, а с другой, если бы тот, кто здесь каждый день гуляет, и заметил исчезновение нескольких роз, то был бы очень доволен, что они понравились таким хорошеньким барышням, как вы.
Гермина взяла оставшиеся две розы, и когда Франц удалился мерными шагами, а Флора побежала по дорожке к дому, она незаметно бросила одну из роз на книжку, лежавшую на скамейке.
— Куда ты дела вторую розу? — спросила Флора, увидев только один цветок на корсаже своей подруги.
— Я бросила ее, — отвечала, покраснев, Гермина. — Они такие большие, что не поместились бы вместе.
VII
Начало военных действий
— Ваши агенты, любезный граф, всегда делают глупости, — гневно говорил князь Меттерних начальнику полиции, который, встретив его в Шенбрунне на крестинах, отвел в сторону, чтобы доложить о скандальной истории с Галлони.
— Помилуйте, ваша светлость…
— Нечего вас миловать. Я еще просил вас быть осторожным, а ваши агенты напали, и то самым грубым образом, на даму, состоящую под моим покровительством, на друга эрцгерцогини. Главное, этот скандал поднят из пустяков. Нет, это непростительно.
— Уверяю вас, я приказал этому человеку ничего не делать без моего разрешения, — оправдывался граф Зедельницкий в большом смущении.
— Так отчего же он вас не послушался?
— Вероятно, он поддался желанию сделать обыск в комнате княгини во время сна.
— Конечно, — иронически заметил канцлер, — и он надеялся, что она ни за что не проснется, когда станут шарить под ее подушкой.
— Княгиня позвонила, и человек спасся, так что когда люди отеля сбежались, то никого не видели, — произнес начальник полиции, стараясь стушевать вину своего агента. — Все уверены, что это был ловкий вор, который убрался во время.